С негодяем интересней - Ellen Fallen

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Тушу сигарету об металлический поручень и спускаюсь вниз, как только старенький жигули притормаживает около подъезда. По пути выкидываю в урну для курильщиков окурок и сажусь в машину.

— Как пепельница, — произносит мой сводный брат пока я, усмехаясь, достаю из кармана куртки жевательную резинку «орбит» и протягиваю ему одну подушечку.

— Не говори. Сама поражаюсь, как эта дурная привычка ко мне прицепилась. Но смотрю на тебя и все понимаю, это бабкины страсти, что в тридцать я буду выглядеть, как сморщенное яблоко, — он сдает назад, едва не задев мою иномарку. — Мы могли бы поехать на моей.

— Предложение не приветствуется, не доверяю бабе за рулем. А про сморщенное яблоко, я просто пересадил себе кожу с жопы, — я тихонько смеюсь и он тоже. — Отлично выглядишь.

— И тебе привет, — хмыкаю я и начинаю теребить край вязаной кофты.

— Интересно, что с ним произошло? — настороженно спрашивает меня сводный брат, ведь ему знакомо это чувство, когда ты при появлении «других детей» в семье, становишься не нужным. А он так вдвойне, так как у его отца тоже родились дети от другой женщины.

— Я вообще не очень понимаю, зачем еду. Знаешь, сначала на меня накатило, а сейчас отпустило, — честно отвечаю ему.

Сергей внимательно следит за дорогой, мы выезжаем куда-то за город мимо кустарников дикой яблони и лоха. Мне говорили, что отец уехал жить в деревню, купил там дом и присоединился к баптистским сторонникам. Но я сама по себе не особо интересовалась.

— Он последнее время много пил, больше чем когда мы росли. С матерью были частые стычки по поводу твоей мамы. Он мог начать говорить, как он вас любит и какая ты у него замечательная. Что его первенец самая красивая: окончила университет, без помощи становится на ноги, пока дети моей мамы выносят все из дома, — я замираю на месте, смотря перед собой на дождливую суету огней. — Мать, конечно, обижалась, как и дети, но знаешь, он всегда тебя выделял. Мы все были, как говорится «не достаточными» по сравнению с тобой. Потом он любил рассказывать, как любит твою маму. Что совершил ошибки, за которые понесет наказание. И знаешь, ведь это так и случилось. Так глупо и безжалостно по отношению к нему и к нам всем.

Я не хочу его слушать, все это такой бред. Лапша на уши, ведь если все как он рассказывает, почему он не приходил, зачем вел себя отталкивающе. Почему не был рядом, когда нужен?

— Не задавай себе вопросы, на них нет ответов. Они остались где-то между твоими и моими родителями. А мы, как в отместку за их проступки, получаем каждый свою нелёгкую долю, — он включает поворотник и съезжает с главной дороги на проселочную. — Я когда женился, меня постоянно душила мысль, что все могло быть иначе. Хорошая квартира, дорогая машина, университет, если бы моя мать не связалась с твоим отцом. Но в итоге ты видишь хлам, на котором я везу тебя, и не дай бог приходить гостем в родительский сырой дом, где разрушен фундамент.

Меня трясет пока он едет по ухабам, под колесами лужи взлетают до самой крыши, оставляя грязные брызги разводов на стекле.

— Но он был хорошим мужиком. Никогда нас не обижал, всегда старался поговорить, — он вздыхает. — Я знаю, что ты чувствуешь, ему точно так же было больно от расстояния между вами.

Мой сводный брат останавливает машину напротив низеньких железных ворот — местами облупленных и выцветших. Прямо перед нами растет огромная раскидистая береза и здание, больше напоминающее гараж. Дальше сарай и белый дом, покрытый трещинами, ржавого цвета крыша и маленькие старые окна. Я выхожу из машины одновременно с ним, и чудесным образом прекращается дождь, превращаясь в мелкую крошку влаги, оседающую на моих волосах, будто меня брызгают из опрыскивателя.

В доме есть люди, я слышу гул их голосов. А я все задаюсь вопросом: может я была не права на его счет?

— Так что с ним случилось? — мне становится тяжело дышать, как только мы переступаем порог ветхого дома.

— Да увидишь, — Сергей заходит в узкий коридор, по краям которого стоят книжные стенды, забитые литературой. Навстречу мне выходит тучная женщина с черным платком на голове, в которой я с трудом узнаю подругу мамы — разлучницу.

— Илоночка, — она обнимает меня и начинает рыдать еще сильней прежнего!

Я отодвигаюсь от нее, слегка хлопая по плечам, как только она меня отпускает, я тут же попадаю в плен родни в виде сводной сестры и брата. Они все рыдают, и причитают, а я никак не могу настроиться на волну. С одной стороны я чувствую, что выгляжу последней дрянью, с другой: блин ребята, он же ваш отец! Я за отчима порву всех! А тут я чувствую себя чужой, человеком с улицы. Из закутка под названием кухня выходит старенькая мать разлучницы и берет меня за руку.

— Илонка постой с ним рядом, любимица как-никак. Все только и говорил, как ему стыдно за то, что оставил тебя, — при виде гроба и, услышав ее слова, мне пришлось с силой сжать губы, но одна слеза рванула, чтобы утопить меня в лицемерии. — Он собирался ехать к тебе…и встретился с собутыльниками своими. Они его там подбадривали, мол, конечно дочка, надо бы сходить, приголубить маленькую. Они выпили, потом еще и еще. И какой-то черт оставил там рюмку с кислотой машинной, этой окаянной, ну Ванька возьми да выпей. Ой, горе, что было…

Я остановилась рядом с открытой крышкой гроба и не узнала человека, лежащего в нем. Он выглядел высохшим, старичком при росте в сто девяносто сантиметров. Его руки напоминали карандаши по толщине, скулы выпирали наружу и подбородок. Это был не мой отец, я уже было развернулась, когда ко мне подошел Сергей. Он встал, привычно широко расставив ноги и засунув руки в карманы.

— Не похож на себя, — задумчиво произнес он. — Ему удалили желудок, и питался он через трубку в животе. Потом постепенно начали отказывать органы, он медленно мучительно умирал. Малой носил его до последнего дня в туалет и везде. Вес как у ребенка.

Я все стояла и смотрела на умершего, постепенно уровень моих чувств начал зашкаливать, я не хотела плакать перед всеми. Не хотела вспоминать его в молодости, не нуждалась в общих воспоминаниях! Я чертовски ненавидела себя за то, что мне было больно.

Каким- то образом я оказалась в их комнате, и первое что я увидела — это моя фотография с Софией, рядом с его рисунками. Больше не было никаких фотографий только наша. Теперь слезы рвались из меня, я чувствовала, как у меня ноет в груди. Я помнила каждый счастливый момент! Его в шинели! Платье с рюшами! Филина! Тюльпаны! Малину, переданную втихушку, когда было тяжело жить! Я понимала все. Но главное я все еще его любила, разбиваясь на части, мое сердце хранило тепло и втайне ожидало, когда же мы встретимся нормально и скажем, что любим.