Дело жадного варвара - Хольм ван Зайчик

Еще с минуту они молчали. Мокий Нилович курил.

— Ты действовал абсолютно правильно, Богдан Рухович, — наконец сказал он. — Ты герой. Я буду ходатайствовать о твоем награждении и облегчении епитимьи, которую наверняка наложат на тебя духовные власти за нарушение наставлений.

— Вот этого не нужно, — тихо, но твердо ответил Богдан. — Не нужно смешивать. Польза для дела не уменьшает взятого на душу греха. Если князь сочтет сообразным как-то отметить меня, я не стану возражать и любую полученную награду буду носить с праведной гордостью, но сразу по завершении дела обращусь в церковь с покаянием и нижайшей мольбой о наложении суровой епитимьи. Сразу. С этим грузом на совести я дальше ни жить, ни работать не смогу, — он запнулся. — Да и не дело людей: облегчать или утяжелять покаяние. Сказано в писании: мне воздаяние, и аз воздам. Ему, — он поднял указательный палец вверх. — Но не нам.

Мокий Нилович пристально глянул ему в глаза, а потом с уважением и одобрением легко коснулся плеча Богдана своей прокуренной ладонью.

— Барух хашем, — сказал он, зажав дымящуюся папиросу в углу рта. — Эти слова подобают благородному мужу, иных я и не ждал. Такими работниками, как ты, Богдан Рухович, сильна наша служба.

И тут же схватился за блюдце с остывшим чаем, словно пытаясь обыденными действиями как-то скрыть, смазать, замаскировать этот порыв. Нилыч был очень сдержанным человеком, и чтобы он так расчувствовался, требовалось немало.

— Что думаешь делать?

— Немедленно надлежит, — сухо и четко, словно не заметив произошедшего, начал предлагать Богдан, — скрытно и незаметно установить в хранилище Ясы видеокамеру, чтобы иметь неопровержимые доказательства совершения преступления лично и непосредственно Берзином Ландсбергисом. Даже если мы его задержим с Ясой подмышкой, этот хитрец наверняка постарается убедить суд, что нашел ее на мостовой.

— С него станется, с аспида, — кивнул Мокий Нилович.

— Обычно Берзин приходил работать с нею вечерами, не делая подчас исключений и для отчих дней. Есть веские основания полагать, что и нынче в ночь он явится. Поэтому время теперь особенно дорого.

Со стороны берега пруда послышались легкие, частые шаги, и снова из-за высоких кустов сирени, давно уже, к сожалению, сбросившей цвет, показалась одетая в почему-то модное в нынешнем сезона нихонского кроя кимоно двадцатилетняя дочь Мокия Ниловича с подносом в руках. Поднявшись на мостик, она приветливо улыбнулась и сказала:

— Я подумала, что этот чай в вашем чайнике уже мог остыть, и взяла на себя смелость заварить для преждерожденных свежий…

— Умница, Рива, — сказал Мокий Нилович, бросив окурок папиросы прямо в пруд. Специально прикормленный и натасканный зеркальный карп весом с хорошего поросенка вышел из глубины наперерез окурку, подождал, пока тот потухнет, коснувшись воды, и, шумно плеснув хвостом, схватил его своими морщинистыми губами. Поверхность пруда вновь стала девственно чистой – лишь медленные круги растеклись по темной глади, мягко покачивая цветущие кувшинки и лилии. — Смени тут все.

Девушка, левой рукой держа поднос на весу, правой проворно переставила с него на столик новый чайник и чистые чашки, разлила по ним свежий чай, а затем составила на опустевший поднос чайник с недопитым и действительно остывшим чаем – на улице при такой погоде чай и впрямь стынет очень быстро, — и чашки предыдущей перемены.

— Благодарю вас, Рива Мокиевна, — сказал Богдан.

— Ах, что вы! — смущенно порозовев, ответила девушка и удалилась.

— Дальше так, — продолжал Богдан, осторожно отхлебнув раскаленный и благоуханный напиток. — Дальше у выхода из ризницы, уже на территории города, чтобы факт выноса мог считаться совершенно очевидным и полностью свершившимся, нужно поставить засаду. И ждать там столько, сколько потребуется. Хотя, честно сказать, не думаю, что придется ждать долго – Берзин спешит, потому что Дзержин спешит. Ну, а дальше – дело техники.

— Сам пойдешь? — глянув на Богдана из-под своих кустистых седых бровей, понимающе спросил Мокий Нилович.

— Почту за честь.

— Ты же, почитай, третьи сутки на ногах, Богдан…

Богдан пожал плечами.

— Столько, сколько надо, — сказал он.

Мокий Нилович вздохнул.

— Сам бы таким, понимаю. Да и дело – из ряда вон… Хорошо. Сейчас вот чай допьем, вернемся в дом – и я составлю и подпишу все потребные бумаги. От напарника твоего что?

— Полтора часа уж сведений не поступало, — чуть качнув головой, сказал Богдан. — Беспокоюсь я… Парень он горячий… Славный, да, отличный парень. Но – горячий. А тут еще… — он запнулся.

— Что?

— Трудно сказать… Кто-то еще следит за Берзином, вот что. Я совсем случайно это заметил, в последний момент… да и то – без уверенности, Мокий Нилович. Но – есть такая вероятность. Странный какой-то тип в чалме его пас возле дома… По дороге к вам я заглянул в сеть, поглядел ориентировки – очень похоже, что из незалежных дервишей. Они ребята довольно-таки безобидные, вроде иконоборцев, считают, что истинная вера в ритуальных предметах и реликвиях не нуждается, что все внешние проявления – от Иблиса, так как-то. Но, получается, не хуже нас ведь узнали насчет Берзина и креста! Серьезно работают. От слов к делу перешли. А значит, возможны неожиданности. Неровен час, придет им в голову крест порушить…

— Ох, и жмеринка накрутилась, — пробормотал Мокий Нилович.

— Неудивительно, — сказал Богдан. — Преступление затронуло самое средостение общественной жизни державы.

Мокий Нилович допил свой чай и решительно встал.

— Хао! Айда, драг еч, — сказал он, хлопнув ладонью по столу, — не время рассиживаться. Пора ордера писать.

Пока они пили чай, сгустились сумерки. Темные лохматые тучи летели над Александрией, предвещая бурную и, возможно, дождливую ночь. Старые ветлы живописно запущенной части сада глухо шумели. Бок о бок Богдан и Мокий Нилович шли по причудливо извивающейся дорожке к внутренним вратам дома.

— Ветер усиливается, — заметил Мокий Нилович.

— Вижу, — озабоченно ответил Богдан. — Не было бы шторма…

Мокий Нилович даже остановился.

— Ну, знаешь! «Евлампию» никакой шторм не помеха!

— Это пока он на плаву, — ответил Богдан.

— Ты думаешь…

— Ничего я не думаю, драг прер еч. Беспокоюсь просто. Сердце не на месте.

Когда они поднялись на рабочую террасу, Мокий Нилович, левой рукой время от времени рассеянно поигрывая висящей на поясе тяжелой печатью, сразу присел в кресло к компьютеру и зашуршал клавишами. Неподалеку, дыша теплом и уютом, усердно боролась с непогодой предусмотрительно разогретая бронзовая отопительная жаровня.

Богдан вынул телефон и позвонил домой.

— Фирузе! — отвернувшись от погруженного в составление потребных бумаг Мокия Ниловича и прижимая трубку к уху, вполголоса сказал Богдан. — Я не приду сегодня, родная. Понимаешь – я в засаде… Я помню, помню, что завтра у тебя воздухолет, и обязательно отвезу тебя на вокзал, но сейчас мне никак не вырваться…