Гладиаторы - Джордж Джон Вит-Мелвилл

Наружность трибуна имела полное право возбудить уважение зрителей, превосходных ценителей физической красоты, столь привычных созерцать и критиковать даже самые высокие образцы ее. Стройное тело его было обнажено и ничем не защищено, за исключением белой полотняной туники, ниспадавшей до колен, и, хотя на его лодыжки были надеты золотые цепочки, йоги были босы с целью придать им быстроту и подвижность, необходимые в этом роде борьбы. Длинные черные волосы, заботливо причесанные и надушенные для такого случая, были стянуты простой золотой тесьмой и небрежно разбросаны на шее. На левом плече была изящно накинута сетка, усеянная маленькими металлическими шариками, придававшими ей тяжесть, и расположенная таким образом, что ее можно было удобно и немедленно сбросить. В правой руке он держал трезубец, длиной почти в семь футов, рана от которого была бы ужасна. Искусство, с каким он вращал его вокруг над головой, обнаруживало опытную руку и глубокое знакомство с этим наступательным оружием.

На приветствовавшие его крики: «Плацид!.. Плацид!.. Слава трибуну!.. Да здравствует патриций!..» и другие подобные выражения приязни он отвечал неоднократным приветствием, направляя свои жесты в ту сторону амфитеатра, где находилась Валерия, Несмотря на всю свою хитрость, трибун не подозревал, до какой степени он был ненавистен в этот момент женщине, ради любви к которой он решился пойти в этот смертный бой. Он не мог и вообразить какие искренние мольбы возносила она об его унижении и поражении. С пылающим взором, с благородными чертами лица, словно бы прикрытыми мраморной маской, сидела Валерия, горя желанием ринуться со своего места, поднять меч и щит, с которыми она сумела бы совладать, и вступить с ним тотчас же в смертельную битву.

Затем трибун с гордым видом прошел по арене, приветствуя своих друзей фамильярным кивком головы, каковое обстоятельство вызвало восторженные рукоплескания Дамазиппа, Оарзеса и его прочих клиентов или отпущенников. Он остановился перед троном цезаря и с глубоким почтением приветствовал императора. После всего этого он стал в позицию посреди арены, и, опершись на свой трезубец, казалось, ожидал приближения противника.

Ему пришлось дожидаться недолго. Глаза его, устремленные на Валерию, заметили, как краска постепенно залила ее лицо, шею и грудь и как затем она сделалась бледна, подобно мрамору. Обернувшись назад, он увидел своего врага, входящего на арену, в сопровождении Гиппия и Гирпина. Этот последний, убив своего противника, был теперь свободен и мог содействовать своему юному другу советами и присутствием. Восклицания, встретившие новопришедшего, далеко не были столь продолжительны, как при появлении трибуна. Однако если измерять интерес, возбужденный каждым из них, не продолжительностью одобрений, а их напряженностью, то похвалы, выпавшие на долю раба, много превосходили похвалы его противнику.

Вся душа Мариамны отразилась в ее взоре, которым она отвечала на взгляд Эски, приветствовавший ее, и Валерия, следившая за этой пантомимой, испытала острую боль, инстинктивно чувствуя присутствие соперницы.

Даже в этот момент ужасного антракта тысячи бурных чувств волновали душу патрицианки. Не одна крестьянка, загоревшая на солнце, окруженная и теснимая толпой, завидовала величественной женщине, сидящей на почетном месте, ее образцовой красоте, богатству и блестящим драгоценностям. Но крестьянка пожалела бы о своем превращении, если бы вместе с этими преимуществами ей необходимо было взять на себя и те страсти, которые терзали сердце Валерии. Оскорбленное самолюбие, отвергнутую любовь, сомнение, страх, неуверенность и упреки совести ничуть не легче выносить тогда, когда они прикрыты великолепными одеждами, золотом и драгоценными каменьями.

В то время как Мариамна в простоте своего сердца переживала только великий и смертельный страх, как бы Эска не потерпел поражения, Валерия испытывала тысячу душевных беспокойств и предчувствий, являвшихся результатом противоположных страстей. Она чувствовала себя измученной безнадежным сознанием того, что ей самой неизвестно было, чего она больше всего боялась и желала.

Беспристрастные и бескорыстные зрители все единогласно решили, что победа будет на стороне бретонца. Если какое-либо обстоятельство могло увеличить восторг, вызванный появлением Плацида, то это выбор патрицием такого страшного противника. Склонившийся перед цезарем в блеске своей силы, в полном расцвете юности и красоты, сверх того еще вооруженный шлемом, щитом и мечом, который он нес с непринужденностью давно привыкшего к нему человека, Эска казался совершенно непобедимым героем, какого только можно было найти во всей империи.

Даже сам Гирпин, хотя и знавший по опыту, как трудно угадать результат подобной борьбы и являвшийся человеком осторожным, и тот шепнул на ухо Гиппию, что в сравнении с их учеником патриций выглядит ребенком. И он предложил поспорить на бутылку лучшего фалернского вина, что патриция потащат за ноги с арены спустя пять минут после его первого нападения, если только он сделает промах. Но, верный своей теории молчания и напускной важности, начальник бойцов ответил на это замечание только пренебрежительной усмешкой.

С бесконечными предосторожностями противники стали на места. Воздействия солнца или ветра были одинаковы для того и другого, и, когда Гиппий поставил их на середине арены, в десяти метрах друг от друга, они в продолжение нескольких секунд оставались совершенно неподвижными, меряя взглядом один другого, тогда как глаза всех зрителей жадно рассматривали их обоих. Все заметили, что в то время как прекрасное лицо Эски выражало холодное и сосредоточенное внимание, лицо трибуна хранило злобное выражение: один был олицетворением отваги и силы, другой — ненависти и ловкости.

— Он смотрит завоевателем, — тихо сказал Лициний своей родственнице, в то же время глядя на своего раба взглядом одобрения и жалости. — Верь мне, Валерия, победа сегодня будет наша. Эска сделается отпущенником, а золоченая повозка в четверку белых коней привезет завтра утром нас обоих к твоей двери. Что же касается этого блестящего трибуна, то он получит урок, и я не жалею о том, что мне пришлось доставить средства для этого.

Улыбка озарила лицо Валерии, но, когда ее взор отвернулся от говорившего и снова уставился на молодую, одетую в черное девушку, находившуюся ниже ее, в толпе, выражение этого лица тотчас же изменилось и сделалось таким же отталкивающим, как лицо трибуна. Тем не менее, она ответила с равнодушной усмешкой:

— Теперь, когда они готовы к схватке, меня мало беспокоит, кто возьмет верх. Правду сказать, я больше всего боялась, как бы у твоего титана не оказалось недостатка в мужестве в последний момент и как бы, вследствие этого, бой не расстроился. Гиппий говорил мне, что трибун самый искусный рециарий, какой только выходил когда-либо из его рук.

Лициний удивленно поглядел на нее, но, проследив, куда она смотрела, заметил страдание и волнение девушки, на которую был обращен взгляд патрицианки.

Когда Мариамна увидела бретонца лицом к лицу с противником, у нее не стало более ни силы, ни мужества выносить дольше это зрелище. Опершись на Калхаса, несчастная девушка закрыла лицо руками и заплакала, как будто ее сердце разбилось. Миррина, подобно своей госпоже, не имевшая сил отказаться от присутствия при этих зрелищах, находилась среди толпы в сопровождении нескольких любимых рабынь Валерии.