Траектория чуда - Аркадий Гендер

Потом мы вставали, мылись, смеялись, и завтракали. Потом долго, сообразно важности момента, одевались, вернее, одевали меня, причем Талия совершенно волшебным образом без утюга разгладила две ужасных замятины на моем пиджаке, который я, естественно, забыл с вечера вынуть из чемодана. Через полчаса ее усилиями я в черных брюках, черной тенниске, светлом серебристом пиджаке и остроносых туфлях стал выглядеть весьма импозантно. Я смотрел на себя в зеркало, и нравился самому себе. И вообще настроение было — блеск! Через час — полтора я стану миллионером, ха-ха! Мильёнщиком! А пока я таким образом изображал из себя Нарцисса, Таша надела тот же костюмчик, в котором летела, уложила волосы на затылке, и стала вполне походить на секретаря-референта человека, приехавшего в Швейцарию получать наследство. В общем, к тому моменту, как к нам в номер, предварительно вежливо постучав, вошел Ален, мы были полностью готовы. Увидев нас, наш чичероне расцвел, сказал, что мы прекрасно выглядим, напомнил, чтобы я не забыл взять с собой паспорт и протянул мне лист бумаги, сказав, что внизу на рисепшн на мое имя пришел факс. У меня все сразу упало, потому, что это был обещанный факс от Лорика с банковскими реквизитами, по которым мне предстояло отправить вымогателю половину моего наследства. Этот листок бумаги отравил мне всю дорогу из номера вниз на улицу. После почти суток беззаботного пребывания на благословенной альпийской земле я вроде как подзабыл о существовании таких актуальных проблем, как клаузула, фотографии, необходимости «делиться» с Лориком, да вот только Лорик не забыл обо мне, и его факс опустил меня на бренную землю. Но долго хмуриться не хотелось, — на улице было значительно теплее, чем вчера, светило солнце, а у дверей ожидал уже знакомый серебристый Мерседес. Я подмигнул своему отражению в его полированном боку, и мы с Ташей уселись в его кожаное нутро. Тихо урча мотором, как сытый зверь, машина мощно взяла с места.

Хотя до назначенного времени оставалось не более пятнадцати минут, мы, похоже, не опаздывали. По крайней мере Ален, как обычно, «чичеронил», рассказывая, что мы едем по Рю-дю-Рон — улице Роны, которая, на его взгляд, может стать для меня едва ли не главной достопримечательностью Женевы. Я изобразил на лице вопрос, и Ален пояснил, что в самом начале этой улицы, у площади Бель-Эр, располагается адвокатская контора мсье Бернштейна, а после церемонии вступления в права наследования мы в банк, где нам предстоит оформить дела финансовые, и который стоит на углу той же Рю-дю-Рон и уже знакомого нам Швейцарского бульвара. Не успел я посмеяться шутке, как одновременно с боем часов на какой-то готической башне, мимо которой мы проезжали, «мерс» плавно затормозил у подъезда с высокими дверями между двух чугунных колонн, увенчанных треугольным фронтоном. И без Аленовых пояснений было ясно, что мы приехали.

Бронзовые таблички по обеим сторонам двери по-французски и по-английски сообщали, что здесь находится адвокатская контора "Бернштейн и Сын", а золоченые цифры на фронтоне сообщали, что год образования конторы — 1927. Ален первым взбежал по каменным ступеням крыльца, и не без усилия открыл перед нами тяжелую дубовую дверь. Сразу же за ней начиналась широкая и очень высокая лестница из белого с черными прожилками камня и витыми коваными ограждениями. После веселого шума оживленной улицы здесь царили тишина и холодный — атмосфера официоза и торжественности. Каждый шаг раздавался гулким эхом, как в храме. "Наверное так и надо, чтобы каждый входящий сразу подумал, не за какой-нибудь фигней и безделицей он сюда приперся?" — подумал я про себя. А тем временем Ален уже начал подниматься по лестнице, жестом приглашая за собой. Я было предложил Таше правую руку, но она сердито шепнула: "Справа и под руку ходят жены, а референты — слева и чуть сзади!" Я только крякнул, в который раз подивившись ее сообразительности и такту. В таком порядке мы и начали подъем по гулкой лестнице — первый, бочком, вполоборота ко мне — Ален, потом я собственной персоной, и Таша в арьергарде. Когда до конца этой Потемкинской прямо-таки лестницы оставался десяток ступеней, на верхней площадке раздалось странное постукивание, а затем и шаги, вернее, не шаги, а шарканье подошв, и из-за толстой, как в доме культуры советских времен, колонны, появился мсье Серж в сопровождении невысокого, облаченного в синий двубортный костюм, господина весьма преклонных лет, но который рядом с мумифицированным Бернштейном выглядел едва не юношей. Одет он был точно также, как и тогда в Москве, только теперь в мелкую полоску на нем был не только жилет, но и сюртук. Как по точно отрепетированному хронометражу, мсье Серж подошел к лестнице точно в тот момент, когда я, изрядно сбив при подъеме дыхание, одолел последнюю ступеньку. Ален, уже ожидавший нас наверху, в едва заметном полупоклоне что-то вполголоса говорил ему на ухо. Мсье Серж выслушал его, кивнул и заговорил сам:

— Спасибо, Ален, с нашим другом мсье Неказуевым мы уже, если вы помните, встречались, а свою очаровательную спутницу, надеюсь, он представит мне сам, не так ли, мой друг? — обратился он уже ко мне.

— Разумеется, мсье Серж, — ответил я, пожимая протянутую мне его сухую прохладную ладонь. — Здравствуйте, рад вас видеть в добром здравии.

— Здравствуйте, здравствуйте, Глеб, мой мальчик, — по-отечески взял меня за плечи Бернштейн. — Как вы? Надеюсь, перелет был не слишком утомительным? Как вас устроили в отеле?

— Спасибо, все прекрасно, — разом ответил я на все вопросы. — Разрешите вам представить моего секретаря мадемуазель Талию.

Таша сделала полшага вперед и с обворожительной улыбкой протянула Бернштейну руку. Он принял ее пальцы в свои, приподнял, словно для поцелуя, но целовать не стал, а лишь слегка церемонно наклонил голову. Интересно — и не рукопожатие, и не целование руки, а нечто среднее: и вполне галантно, но и с должной дистанцией — все-таки всего лишь чем секретарь клиента. Затем он повернулся к господину в синем костюме и, взяв под локоть, вывел его на авансцену.

— Прошу любить и жаловать поверенного в моих делах и старого друга нотариуса мсье Жака Дольфура, — представил нам он своего спутника.

Мы покланялись и поручкались с мсье Дольфуром, который, к счастью, был ни бельмеса по-русски, что сократило процедуру нашего знакомства до минимума, и на этом церемонии закончились.

— Ну, что ж, наверное, пора и приступить, — громко произнес своим надтреснутым старческим дискантом мсье Серж. — Прошу всех в мой кабинет!

Кабинет Сержа Бернштейна был огромен и поражал монументальностью. Холодный камень пола, высоченный сводчатый потолок, выступавшие из стен полуколонны из темно-серого мрамора больше подошли бы католическому костелу, чем конторе стряпчего. Не хватало только цветных витражей на библейские сюжеты в узких стрельчатых окнах. Да, торжественности, присущей моменту оглашения последней воли усопших, такой интерьер создавал в избытке. Я ощутил себя даже не в храме, а скорее как на проводах в последний путь в зале прощания кладбищенского крематория. Уже заканчивают отпевать, вовсю ревет пламя за неплотно прикрытой заслонкой печи, сейчас усопшего предадут огню. Я даже поежился, настолько отчетливыми были ассоциации, — на самом деле, еще бы гроб на длинном столе темного дерева, стоящем посреди зала, и сходство было бы полным. Но гроба не было, а, напротив, за стол сели все мы. Во главе, на стуле с высокой витой спинкой, устроился мсье Серж, меня усадили по правую руку от него, рядом со мной, отделив меня от Таши, сел Ален — переводить, мсье Дольфур же оказался моим визави. Когда все расселись, мсье Серж водрузил на переносицу свое неизменное пенсне, и обратился ко мне: