Новая реальность - Олеся Шеллина

Посмотрев на черноту за дверью еще раз, я решительно шагнул вперед, высоко подняв ногу, чтобы не запнуться о воображаемый порог. Сзади Михайло практически неслышно повторил мой маневр. Как только мы оказались в доме, стало заметно светлее. Скорее всего виной этому был лунный свет, освещающий комнатку через стекла окон. Да, стекла на этих окнах были из стекла, что выдавало немалый достаток хозяина, или хозяев этого дома.

Коридора не было. Сразу от дверей начиналась комната, а чуть дальше слышался шум пресса, и через щель в двери пробивался свет. Я тут же направился в ту сторону. Михайло тенью следовал за мной. Но у самой двери он меня оттолкнул и рванул дверь на себя.

Это была мастерская. В ней стояло два печатных станка, везде валялись наборные шрифты, а по полу тонким слоем разлетались высохшие чернила. На звук открываемой двери повернулись двое юношей, лет восемнадцати на вид. Один из них держал в руках газетные листки, а второй быстро набирал страницу, высунув от усердия кончик языка.

Немая сцена длилась недолго. Выйдя из-за спины Михайлы, я склонил голову, обозначив поклон и обратился к юноше, держащему газету.

— Доброй ночи, ваше высочество. Разрешите представиться, подпоручик Семеновского гвардейского полка Петр Михайлов.

Грязь на дороге все еще кое-где попадалась, но в целом ехать было можно. Хотя сейчас меня все чаще и чаще посещала мысль о том, а не повернуть ли нам обратно? Слишком уж тягостными были впечатления о последних трех днях, проведенных в Берлине. Да и как объяснить гибель французского посланника, которого Шетарди отрядил для сопровождения Елизаветы? Зато сейчас все потихоньку становилось на свои места, и стала понятна наша такая странная и совершенно неожиданная задержка в Пруссии.

Когда я узнал, кто именно из французов поедет в качестве сопровождения свадебного поезда, я едва платок не съел, потому что этого пылкого юношу, чуть старше меня самого, с горящими глазами и весьма выдающимся носом, звали шевалье де Брильи. Почему не поехал сам Шетарди, все-таки не абы кого, а саму царевну везут к жениху, объяснялось очень просто: если он уедет, то кто будет императора уговаривать жениться на принцессе Филиппе? Все верно, я сейчас хандрю в Елизаветинском поместье, точнее, в уже моем поместье, может быть, это действительно картошка так повлияла, точнее, ее отсутствие. И у Шетарди вроде бы есть все шансы, чтобы прорваться к хандрящему императору и наставить на путь женитьбы.

Торжественно выехав из Лефортово, и едва ли не платочком махая из окошка кареты, я устремился в путь-дорогу. Поезд Елизаветы должен был отправиться следом. Отъехав от Москвы на довольно приличное расстояние, я переоделся в мундир, вылез из кареты, вскочил на Цезаря, и, пожелав, Митьке и Репнину достойно отбиваться от надоедливых посетителей, потому что я оставлял их в России, выехал навстречу покидающей родную страну Елизавете.

Глаза де Брильи нужно было видеть, когда он заметил наконец меня в толпе сопровождения. А толпа была далеко не маленькая. Хорошо еще Лизке в голову не взбрело своих любовников с собой тащить во главе с Бутурлиным. Видимо, кто-то умный ей намекнул, что данное обстоятельство будет не слишком уместно, но это был не я, мне было все равно, кого Лиза за собой потащит.

Молчать французику никто не велел, но он ни разу моего инкогнито не нарушил, а из иноземной знати было мало представителей, знавших меня в лицо, так что до сих пор я оставался неузнанным. Все-таки шпионаж в это время плохо работал, но я и Ушаков это досадное недоразумение быстро исправим, тем более что работа в этом направлении кипит.

И все было почти хорошо еще три дня назад, пока наша миссия не оказалась впутана, благодаря стараниями де Брильи в очень некрасивую и местами страшную историю. Чисто с политической точки зрения все было просто великолепно, я о подобном даже мечтать не мог, но осадок неприятный в душе остался, этакой островок гадливости, очередное доказательство того, что, потакая своим интересам, люди способны пойти на все. На фоне произошедшего крещение малолетней дочери в другую веру, ради политических амбиций, кажется невинным развлечением.

Я покосился на едущего рядом невысокого худощавого парня, в стареньком мундире прусской армии без знаков отличий, который в последние пару часов не сказал ни слова и ехал, тупо глядя перед собой, похоже не слишком хорошо осознавая, что вообще вокруг него происходит.

Когда мы с моим телохранителем вошли в типографию, то застали в ней того, кого я подсознательно ожидал увидеть: кронпринца Фридриха, который вместе со своим другом Гансом Германом фон Катте трудились в поте лица в самом прямом смысле этого слова. Вместе они верстали газету, которую планировали распространить поутру. Вообще-то я догадался, что переводчиком являлся Фридрих после того как прочитал один из листков. Это был его стиль, с которым я познакомился, просматривая его письмо к графине Ожельской. Он был немного мягче едких выпадов Юдина, и на мой взгляд статьи теряли без этих выпадов часть своего очарования.

— И что же вас сподвигло, ваше высочество, заниматься столь недостойным наследника престола делом? — это был первый вопрос, который я задал растерянному принцу.

Фон Катте соображал быстрее. Вскочив, он попытался выхватить шпагу, но тут его остановил Фридрих, положивший руку ему на предплечье.

— Не нужно, Ганс, — он сопроводил это движение покачиванием головы, заставляя друга, а так как в постели я этих двоих не ловил, то они для меня навсегда останутся просто добрыми друзьями, сесть. — Вас граф Шереметьев сюда прислал, господин Михайлов? — вот тут я удивился. На всякий случай кивнув, я сел на стоящий возле двери табурет. Михайло остался стоять в дверном проеме, подпирая собой косяк. — Я обещал графу, что в том случае, если ко мне придет его посланник, ничего не утаивать, так что спрашивайте.

Петька… у меня даже матов для этого деятеля не нашлось, долго мучился поиском неуловимой типографии, и, наконец, плюнув на все, просто подошел однажды к собирающемуся ускользнуть из собственного дома Фридриху и задал вопрос в лоб. Кронпринц опешил, а затем, что-то для себя решив, написал на клочке бумаги этот адрес. Почему-то он подумал, что Шереметьев узнал про его готовящийся побег и таким образом предлагает помощь русской миссии в обмен на его лояльность.

Как оказалось, типография нужна была Фридриху для того, чтобы заработать деньги на поездку, потому что любящий папаша вообще ничего сыну не давал, даже на леденцы. Если Фридрих и совершал какие-то траты, то счета шли напрямую во дворец. В газете принц увидел быстрый и достаточно надежный способ заработать, а так как своего ничего в голову не приходило, то он воспользовался юдинскими творениями, благо объем становился с каждым разом все больше, и, если грамотно его делить и разбавлять своими заметками, то материала хватило бы надолго.

Мне даже стало его немного жаль. Бедняга с детства слова доброго не слышал. Даже странно, что из него в итоге «старый Фриц» получился.

— А почему вы расположились так близко от дворца? — невольно вырвалось у меня.