Золушка с Чистых прудов - Вера Васильева

Я уже говорила, что приносила разные пьесы в театр и делилась различными соображениями о своей работе в них с В.Н. Плучеком. Однажды Б.А. Львов-Анохин предложил ему поставить со мной или «Ассамблею» Гнедича, где я должна была сыграть умную, волевую боярыню Бехтереву, или пьесу Островского и Невежина «Блажь», где для меня предполагалась роль вдовы Сарытовой, безрассудно полюбившей своего приказчика, обобравшего ее до копейки. Валентин Николаевич сначала пообещал, согласился, а потом переменил свое решение и даже не поговорил об этом с Борисом Александровичем; таким образом, этот хрупкий творческий союз двух маститых, уважаемых художников развалился, как карточный домик. Я снова осталась без работы.

Спустя сезон Б.А. Львов-Анохин предложил мне роль боярыни Пехтеревой в спектакле «Ассамблея» в Новом драматическом театре, которым он руководил, в постановке художника Андрея Сергеева, который оформлял все его спектакли, начиная с «Холопов» Гнедича в Малом театре и кончая работами в Новом драматическом. На этот раз Андрей Сергеев хотел себя попробовать в режиссуре. Работая с ним, я чувствовала его веру в меня, желание сделать мою героиню в спектакле победной, озорной, независимой и шикарной. У меня были изумительные костюмы, старинные, точно с картин лучших художников – парча, натуральный мех, жемчуг, легкие шелковые струящиеся ткани. Все это помогало ощутить себя на сцене прекрасной, уверенной в себе, что было необходимо в данной роли. Публика принимала наш спектакль весело и благодарно. Ведь это комедия, а зрителю всегда так хочется отдохнуть, посмеяться, тем более что многие реплики моей роли оказались очень актуальны для нашего времени. Узнав о воровстве чиновника – отца невесты моего сына, я спокойно говорю: «У нас без воровства нельзя, дай тройное жалованье – втрое больше украдут. У нас что ни прохожий на улице, то вор».

На этом спектакле зрителя охватывали не только смех при узнавании своих вечных недостатков, но и гордость за свое прошлое при виде персонажей – честных молодых людей, красоты русских женщин, их гордых натур и разумного поведения. Такова и моя героиня – спокойная, уверенная, веселая и женственная. Режиссер, оказывая мне большое внимание, в ответ ощущал мое огромное желание выполнить те задачи, которые он ставил передо мной. Этот пример настраивал на подобную работу и других актеров, и Андрею Сергееву было легко работать в дружной атмосфере взаимного уважения.

После этого спектакля я как будто помолодела, полюбила в себе озорство и уверенность и каждый раз, когда надевала дивные костюмы, радовалась любому пустяку, будь то маленькие перчатки, отороченные белым песцом, или парчовые сапожки, расшитые жемчугом, или чудная шапочка из песца, покрытая легким серым нежным платком. Выходя на поклоны, все тридцать исполнителей одновременно демонстрировали такие дивные русские типажи, удивительной красоты и изобретательности костюмы, выполненные замечательными мастерами Нового драматического театра под руководством талантливой художницы по костюмам Наталии Закурдаевой, которая придирчиво следила за каждой линией и складочкой платья, за каждой бусинкой.

И зрители, узнавая свое далекое прошлое, прошлое своей страны, радовались красоте, веселью, русской удали, царившим на сцене. Закончив нашу работу, мы понимали, что это только начало, что мы еще не раз будем желать встречи с молодым, неопытным, но талантливым режиссером и художником Андреем Сергеевым.

Сыграв в Орле Кручинину, я с болью думала, как много потеряла счастья на сцене, как близко мне в Островском все: и его прекрасная русская речь, и удивительно яркие жизненные характеры, и простодушие русского человека во всех его проявлениях – от темного, тупого, алчного зверя до святой кротости и чистоты женских образов. Да, прошло время, могу только жалеть, печалиться, что этот дорогой моему сердцу мир Островского, как мираж, будет еще чудиться мне, но реально вряд ли сцена подарит встречу с ним.

Наверное, поэтому особенно любима, окутана моей недосказанностью роль Серафимы Сарытовой в пьесе Островского и Невежина «Блажь», поставленной вновь А. Сергеевым в Новом драматическом театре в 1997 году.

И процесс работы, и сам спектакль оказался для меня необычным. Трепетно любимым, открывающим меня и для публики, и для самой себя совсем новой, тревожной, живой, греховной, счастливой и несчастной женщиной.

Прочитала пьесу. Она мне показалась не самой лучшей, эскизной, как будто набросок других, более совершенных пьес. Роль Сарытовой вроде бы ничего, но как много у Островского женских ролей более ярких, точных, а эта ускользающая, словно и не роль вовсе, а намек на нее. Ее надо додумывать, сочинять, а может быть, просто сыграть, как роль Гурмыжской в «Лесе». Да, вдова в возрасте полюбила приказчика своего имения, он промотал ее состояние, родственники спасают Сарытову от полной нищеты и одиночества, отторгнув от нее любимого. Но что-то мешает мне воспринять ее, как Гурмыжскую, как бесцеремонную барыньку, отдавшуюся своей запоздалой страсти. Каждый раз, как только начинаю читать свой текст, слезы безудержно текут из моих глаз. Как мне ее невыносимо жалко. А ведь Гурмыжская не вызывает у меня жалости. Значит, моя вдовушка другая. Она беззащитна, доверчива и безоглядно, бездумно любит, не видит недостатков своего любимого, не чувствует пропасти, которая вот-вот разверзнется перед ней. Может быть, другая актриса увидела бы здесь другие черты роли, может быть, осудила бы запоздалую любовь к молодому красавцу, еще больше заклеймила бы ее как мать, которая промотала состояние свое и своих дочерей, а я не могу. Чувствую, что люблю свою героиню и не осуждаю, а только понимаю ее всей душой, а судить ее – пусть судят другие. Родные, знакомые, дочери – это ее окружение в спектакле, а в зале – зрители, которые, придя в театр, судят со стороны, дают свою оценку тому, что хорошо и что плохо. А уйдя, те же зрители, утерев невольные слезы, глубже прочувствуют мою героиню, ее последнюю любовь, почувствуют сквозь роль меня, коснутся своим сочувствием моей души.

Как и в предыдущей работе, мы с Андреем Сергеевым стали мечтать о роли, об атмосфере, которой должна быть окутана эта банальная история. Хотя, судя по моим взглядам на предложенную мне роль, она – эта история – не покажется банальной. В том и есть искусство, когда обычный случай находит такое художественное воплощение, что слово «обычный» уже не подходит, и начинает звучать совсем другое – «необычное».

Опять хочется извиниться за нескромность, но буду писать, как понимаю свою роль, как и почему зажила ею и какой получила отклик от людей, видевших меня в этом спектакле.

Отношения с режиссером очень доверительные, поэтому я открываю себя до донышка, ощущаю мою героиню, как саму себя.

Да, Сарытовой много лет, но сердце, душа, чувства ее не растрачены, они хранятся как не пригодившиеся в жизни, как никому не нужные. И вдруг молодой, красивый, умеющий проникновенно говорить, смотреть, любить, молодой приказчик страстно и нежно привлек ее душу и тело. И легковерная душа поверила, полетела навстречу, как бабочка на огонь. Забыты все и всё.

И чем безрассуднее любовь, тем прекраснее. При всей моей тихости и несмелости с раннего детства меня влекли глубокие чувства, психологические бездны, поэтому я так любила читать Достоевского, поэтому самыми любимыми актерами были трагические Остужев, Н. Симонов, Коонен, Тарасова, Бабанова, а те, о ком только читала, были для меня живым воплощением любви, страсти, безрассудства: Ермолова, Комиссаржевская, Дузе… Я застала последнего трагика России Блюменталь-Тамарина, который так играл Кина, Митю Карамазова, Незнамова (несмотря на свой возраст), что мне казалось, еще минута – и он умрет на сцене от разорвавшегося сердца.