Невидимые тени - Алла Полянская

– Но не раскопал же? – Майя устала бояться. – А значит…

– Ничего это не значит. Он отдал твою фотографию людям, которых пустил по следу Майи Скобликовой. А они вполне могут сравнить фотографию, которую передал им же Меренков, с фотографией Ирины Марьиной. Потому что они ищут Ирину несколько лет.

– И что теперь? – Майя испуганно обводит всех взглядом. – Мне нужно просто уехать, и все.

– Нет, тебе не надо никуда уезжать. – Павел раздраженно фыркает. – Некуда бежать, Майя, как ты этого не понимаешь? И незачем. Где бы ты ни была, рано или поздно они настигнут тебя, только тогда с тобой не будет нас.

– А что еще? – Ника напряженно смотрит на Павла. – Ты сказал – выяснил несколько неприятных моментов. Что еще?

– Швейцарская полиция вновь открыла дело о гибели Леонида Марьина. – Павел прячет взгляд от Майи. – По вновь открывшимся обстоятельствам.

– Каким?

– Никуша, все просто. Произошел аналогичный несчастный случай, но что-то пошло не так, на месте схода лавины оказались люди, которые слышали хлопок, такой слышала и Майя, и на сей раз полиция обнаружила следы самодельного взрывного устройства. Когда погиб Марьин, причину схода лавины не выясняли, но после второго несчастного случая – поискали. И нашли, да. Как и человека, который устанавливал зарядное устройство. Они очень трепетно относятся к вопросу безопасности на своих курортах, а потому любое ЧП расследуется очень тщательно. После того, что случилось с Марьиным, лыжные трассы оборудовали камерами слежения. И на одной из камер был отчетливо виден человек, устанавливающий заряд. Он уже арестован, и дело о гибели Марьина вновь открыто. Думаю, господин Дробышев сейчас очень нервничает. Если киллер укажет на него как на заказчика убийства, то, сами понимаете, у Математика появится нехилая перспектива сесть в тюрьму на всю жизнь. Я думаю, Возницын в этом очень заинтересован.

– Они, как пауки в банке, жрут друг друга. – Майя подумала о том, что когда-то приняла правильное решение. – Противно…

– Малыш, не думай о них. – Матвеев обнял ее за плечи. – Они не имеют больше никакого отношения к твоей жизни.

– К сожалению, имеют. – Олешко не любил расстраивать людей, но куда денешься? – Вчера я отправил Возницыну отчет о пропавших камнях. Думаю, он уже получил его, я жду его звонка или какого-то шага. Его нужно выманить, заставить предпринять что-то.

– Павел! – Ника возмущенно подпрыгнула. – Как ты мог!

– Никуша, так надо. Эта ситуация сама по себе не разрешится, и мы не можем до бесконечности держать в твоем сейфе этот проклятый контейнер. А потому я решил форсировать события. И жду, когда он сделает ход. Он нервничает, и он ошибется.

– А если нет?

– Ника, он уже ошибся. Он предал человека, который считал его своим сыном. И вся его дальнейшая жизнь – это многоходовка из ошибок, которые приведут его к развязке, и развязка эта будет для него неприятной. Так всегда бывает: примет человек неверное решение, сподличает, и все, дальше как снежный ком нарастает: он пытается скрыть то, что сделал, а для этого предпринимает новые шаги, тоже, по сути, ошибочные, и так до бесконечности. И теперь или мы действуем по нашему сценарию, или вообще ничего не делаем и ждем, когда все снова заварится по новой, только тогда исход я ни за что не предскажу. И никто не возьмется.

Проект обрел очертания. Матвеев рассматривал чертежи, делал замечания, но его распирало от гордости за своих коллег, учеников, которых он взял совсем желторотыми, неопытными, разглядев в них искру фанатичной преданности делу, которому они решили посвятить жизнь. И теперь Максим знал: уйди он из профессии прямо сейчас, дело его не пропадет, потому что вот она, смена, его продолжение, его бессмертие, если уж такими категориями мыслить.

– Молодцы. – Матвеев обвел взглядом четверых парней. – Я знал, что вы справитесь. Именно так я это и видел, и я рад, что мы в этом совпали. Теперь о деталях…

Они снова вывели на экран проекцию будущего жилого комплекса, спроектированного, как всегда, с учетом особенностей ландшафта. Казалось, холмы и рощи выросли между домами, каждый из которых имел свой неповторимый стиль. И Матвеев радовался, что кто-то вот так же не желает уродовать землю, ломая ландшафт, – можно просто построить так, что дома будут казаться продолжением пейзажа.

Он до вечера сидел в отделе, разбирая чертежи, вникая в детали, споря и соглашаясь. В этом состояла его жизнь, ее привычный ритм, который позволял ему чувствовать себя уверенно. Это было дело, которое он знал и познавал каждый день. Благо Всемирная паутина превратила мир в один большой мегаполис, и Матвеев, редко выезжавший куда-то, виртуально путешествовал по городам мира, удивляясь и восхищаясь. Особенно очаровали его фотографии старого французского квартала в Новом Орлеане – дома, построенные потомками авантюристов, перебравшихся на новые земли, победивших невзгоды и опасности и основавших там новое сообщество – более свободное, чем в Старом Свете, но сохранившее незыблемыми привезенные оттуда традиции. Эти старые дома, многие из которых сохранились и сегодня, манили его, ему хотелось оказаться там, пройтись по улицам, вдохнуть запах чужого житья-бытья, почувствовать ритм, биение тамошней жизни, чтобы потом, вернувшись в холодный слякотный Питер, пить кофе в кафе у Исаакия и думать о том, что нет ему жизни вне этих улиц, побаловал себя, поглазел – и будет.

Жажда странствий выплескивалась в его работах, он любил приносить новое, он соглашался с Микеланджело, но понимал его по-своему, знал, что не годятся на этой земле, увенчанной воздушными березовыми рощами, тяжеловесные конструкции и зеркальные небоскребы. Земля другая, небо другое, да и люди другие, им подавай что-то внятное, но будоражащее душу, пробуждающее глубинную тягу к земле, к своему углу, и можно, конечно, перенять что-то хорошее, но сделать по-своему. Потому что мангровые болота Нового Орлеана – совершенно на другом конце земли, и красота этих дворцов, знававших блестящие балы и изощренное негодяйство, хороша для тех, кто живет там, а нам не годится. Так, поглядеть разве что.

– Я домой. – Панфилов оторвал его от бумаг, и Матвеев поднял на него отстраненный взгляд – не ко времени отвлек, вот тут еще бы доделать. – Ты со мной или к себе? Имей в виду, Димка сегодня у ребят ночует.

У ребят – это значит в старой панфиловской квартире. Димка накрепко подружился с братом и Иркой, и теперь всякий свободный вечер они проводят вместе, спаянные общими воспоминаниями и пережитой опасностью. Студенческая жизнь не поглотила Ирку и Марека, они жили в панфиловской квартире, и ничего, казалось, не изменилось – по очереди готовили еду, убирали, Димка, ночуя у них в отсутствие дома отца, занимал спальню Панфилова, и впускать кого-то в этот привычный и устоявшийся мир они не торопились. Не устраивали вечеринок, не приглашали к себе новых знакомых – им отчего-то не хотелось видеть чужих в доме, который они создали для себя, вернее, просто перенесли из родного Александровска сюда, в Питер. Только мам рядом не было, но быт они наладили привычный, и нет там места чужим.