Болотница - Татьяна Мастрюкова

Но тихие, едва слышно хлюпающие по болотной жиже шаги принадлежали не болотной нечисти.

С облегчением я выдохнула, меня словно отпустило, даже затылок перестало стягивать, и я начала опускать руку с крестом.

– Это вы! – обрадованно воскликнула я.

И все же странно, что призрак настолько напоминает реального, из плоти и крови, человека. И когда он движется по болоту, слышится, что ступают настоящие ноги, и трава приминается под ними, как под настоящими. И удивительно, что я сейчас об этом думаю.

– Не опускай крест! – предостерег меня Лоскатухин, остановившись в отдалении и не делая попыток приблизиться к нам с мамой. Наоборот, когда я сделала шаг к нему, он будто отодвинулся, сохраняя между нами дистанцию.

Мама молча подошла ко мне сзади и обняла за плечи, грея и охраняя. Я подняла голову и посмотрела на нее. Мамино лицо было печально. Она смотрела на Лоскатухина без удивления, но с какой-то горечью.

– Спасибо, спасибо вам! – горячо принялась благодарить я деда Евгения.

Мне хотелось обнять его или хотя бы пожать руку. Во мне опять поднималась эйфория.

Но наш спаситель оборвал меня не терпящим возражений тоном:

– Ступайте в деревню, немедленно. Она за вами не пойдет, да и Пират пока не пускает. Но коли останетесь дотемна, я уже не смогу ее сдержать. И сразу уезжайте! Чем дальше будете, тем слабее ее сила. Свезло еще, что дождей нет. – Он поднял голову к серому небу и повторил глухо: – Пока дождей нет…

– Вы так нам помогли! – снова горячо начала я.

– Нечего болтать попусту, – резко, почти грубо опять перебил Лоскатухин. Таким тоном он, наверное, при жизни гонял ребятишек с болота. – Ступайте!

И как-то неожиданно он оказался совсем далеко, у кустов, – тех самых, откуда появился. Повернулся к нам спиной, обернулся коротко через плечо и внезапно пропал, будто никогда его и не было. Растворился в переплетении ветвей и листьев. Мгновенно потерял четкость и объемность, будто кто-то взял и выключил его.

Только сейчас я заметила, что моя сумка валяется в луже и содержимое наполовину вывалилось в жижу. Ласково высвободившись из маминых объятий, но на всякий случай схватившись за край ее сарафана и потянув за собой, я шагнула к сумке. Не особо стараясь, отряхнула кое-как пожитки и сгребла в основное отделение, а дневник с самодельным крестом пристроила в наружный кармашек, чтобы легче было достать.

Закинула сумку на плечо. Мама еще раз крепко обняла меня, а я – ее, и мы, взявшись за руки, пошли по моим следам прочь с болота.

Вот мы миновали первый куст на границе леса и болота, где чуть подрагивала на ветру моя ленточка, повязанная рядом с обрывком маминого сарафана, и пошли уже быстрее, не боясь наступить в топкое место.

Вот показался куст, на котором закончилась мамина лента. Пестрый, словно усыпанный цветами, он выглядел очень нарядным. И был здорово похож на те обрядовые деревья желаний, которые до сих пор по языческой традиции украшают ленточками и лоскутками, загадывая желание. Я вспомнила, что читала про такие деревья. Они росли в строго определенных, шаманских, почитаемых и опасных местах, у источников, горных перевалов. И ленточки на них повязывали не абы какие, а специальным образом подготовленные.

Если задуматься, то этот куст обладает всеми признаками особого, и ленточки, получается, не случайно мы повязывали. И даже болотница не смогла побороть силу желания, загаданного в нужном месте в нужное время.

От воспоминания о только что пережитом мне снова стало жутковато и захотелось не просто прибавить шагу, а бегом бежать из леса.

Но едва мы дошли до украшенного куста, мама вдруг споткнулась. Она бы упала, если бы я не поддержала ее, и так сильно вздрогнула всем телом, что я испугалась.

– Вичка, я вижу! Я снова все вижу!

Она словно только что очнулась.

Мама схватила меня в объятия, крепко прижала и заплакала, громко всхлипывая.

– И телефон я посеяла, – смеясь и плача, сообщила она мне в макушку.

– Мамочка, да фиг с ним, с телефоном. Нам нельзя здесь оставаться, побежали домой! – как ребенка начала я уговаривать маму, тоже плача.

Мама послушно кивнула, и мы, не разнимая рук, поспешили по моим ленточкам из леса прочь.

Обнявшись, мы стояли у распахнутой калитки и смотрели на дом.

Ничто не указывало на то, что там вообще кто-то жил. Если бы до этого я не смотрела время на почти полностью разряженном телефоне, который в тот самый момент обиженно пискнул и сдох, то решила бы, что мы отсутствовали несколько недель, а никак не сутки.

Что за странная идея отправить свою семью в такое глухое место? Да, папе нравились медвежьи углы, но, однако, он не остался с нами, а сразу уехал. Уехал, зная, как сложно будет с нами связаться. И при этом не изменил своей привычке отключать на ночь телефон.

Почему он это сделал? Или зачем?

И как мама могла согласиться с этим?

Я взглянула на нее, словно ожидала услышать ответ. Но мама лишь прижала меня к себе, ободряюще улыбнулась и чмокнула в макушку.

И мы шагнули на участок через приветливо распахнутую калитку.

Мне помнится, что калитку я за собой закрыла, когда уходила. Или нет?

Дверь дома тоже была распахнута настежь. Могла она открыться сама? Слышно было, как где-то в комнатах бьется о стекло одинокая муха. Хотя нас не было совсем недолго, дом уже выглядел и пах, будто нежилой, давно заброшенный.

Ничего, естественно, не пропало.

Только оставленные мной на столе корочки хлеба успели заплесневеть. Но это можно было объяснить совсем прозаическими причинами, вроде плохого качества теста.

Невозможно было поверить, что за сегодня столько всего произошло: утром я ушла на мамины поиски, мы вырвались из лап болотницы, и вот теперь мы вместе, живые и практически невредимые, а день даже не клонится к вечеру, словно прошло не больше пары часов.

Мы молча стояли на пороге и смотрели на это все.

Заработавший холодильник заставил нас вздрогнуть и словно очнуться.

– Собирай свои вещи, только самое необходимое и что сможешь на себе унести. Постельное белье сверни, – стала распоряжаться мама, словно ничего особенного не произошло.