Я иду тебя искать - Ольга Шумяцкая

Из разговоров с Денисом — а мы по странной прихоти судьбы стали видеться чаще, пить пиво в одной маленькой забегаловке на Покровском бульваре, и никакого неприятного чувства я к нему ни тогда, ни потом больше никогда не испытывал, видимо, оно было случайным, мимолетным, — так вот, из разговоров с Денисом я понял, что он все-таки сходил с Риткой к нотариусу. Напрямую он ничего не говорил, так только, ронял какие-то намеки. По-моему, был горд собой. Еще бы решился рассказать об этом Наталье, был бы совсем человеком. А впрочем, зачем?

Так все и катилось недели две-три ни шатко ни валко, пока не докатилось до того промозглого дня в конце сентября, когда Алена после работы забежала к себе домой за теплыми вещами и застукала Гришу с башкой в духовке. Действовала она безукоризненно. Никакой паники. Мгновенно сориентировалась, выволокла Гришу из духовки, перекрыла газ, распахнула окна и вызвала «скорую». «Скорая» констатировала, что Гриша не так плох, как кажется на первый взгляд. Газа нахлебаться толком не успел. Видимо, перед приходом Алены только начал осуществлять процесс отчаливания на тот свет. Именно поэтому Алена, войдя в квартиру, не почувствовала никакого неприятного запаха. Только удивилась, что дверь в кухню закрыта — она никогда не закрывала в квартире дверей, — машинально толкнула ее и наткнулась взглядом на Гришину задницу. Гришу перенесли в комнату на диван, где он и лежал, закатив глаза и свесив к полу слабую руку, когда я приехал после звонка Алены. Она встретила меня молча, провела в гостиную и хмуро кивнула на Гришу.

— Полюбуйся, — сказала она.

Я полюбовался. Внешне Гриша никогда мне не нравился. Но таким я видел его первый раз. Он был похож на замороженную освежеванную рыбину. Может быть, даже не на целую рыбину, а на филе. Скорее всего трески.

Алена села у раскрытого окна и закурила.

— Дать ему подзатыльник? Или, если хочешь, по морде съезжу, — предложил я.

— Бесполезно, — сказала Алена.

— Надо, наверное, Денису с Натальей позвонить, — продолжал я.

— Ну ее, — буркнула Алена. — Прибежит, будет тут с любопытной мордой шнырять, искать, чем полакомиться.

Она, конечно, была права. Я бы тоже не стал привлекать Наталью, если бы у меня в доме обнаружился самоубийца.

— Что же теперь делать? — спросил я.

Алена пожала плечами.

— Зачем ты это сделал? — Я наклонился к Грише и совершенно несвойственным мне заботливым жестом подтянул ему к носу плед. Что-то я с этой компанией становлюсь сентиментальным на старости лет. — Ну подумаешь, жена ушла. Ну подумаешь, какой-то Виктор. С кем не бывает. Ты ведь и сам не ангел. Зачем же так реагировать? — специальным больничным голосом бормотал я.

Гриша поднял веки и слегка пошевелился под пледом. Его взгляд прояснился и сфокусировался на мне.

— Жена? — прошептал он. — Какая жена?

Я оглянулся на Алену. «Чего это он?» — спрашивал я глазами. Алена покрутила пальцем у виска.

— Алена. Твоя жена, — начал я терпеливо объяснять Грише. — Ушла к Виктору. От тебя. Но это же не повод так убиваться, правда? Жизнь продолжается и без жен, — все говорил и говорил я, машинально ухватившись за подлокотник и как колыбель покачивая диван.

— От меня? Ушла? — прошептал болезный и вдруг громко зарыдал.

— Слава Богу, — сказала Алена. — Кризис.

Я не был уверен, что слава Богу. Мне-то как раз казалось, что совсем не слава Богу, что сейчас Гриша зайдется не на шутку и откачивай его потом пожарными шлангами.

— Ему вкалывали какое-нибудь успокоительное? — спросил я.

Алена покачала головой.

— Да он и не буянил. Лежал колода колодой. Чего его успокаивать?

— А что ты «скорой» сказала?

— Сказала, что очень рассеянный. Газ включил, а спичку поднести забыл. Сидел ждал, когда чайник вскипит, потерял сознание, упал. Угрозы жизни нет? Нет. Спасибо, до свидания.

Я лишний раз поразился самообладанию Алены, которая сразу сообразила, что говорить о попытке самоубийства ни в коем случае нельзя. Упекут, не ровен час, в психушку, и чао, бамбино, сорри. Между тем Гриша продолжал рыдать и действительно начал слегка заходиться. Он размазывал грязной лапой влагу, которая сочилась из всех дырок, расположенных на его лице. Я мигнул Алене. Она выскочила на кухню и вернулась со стаканом холодной воды. Я плеснул воду в Гришину зареванную мордаху, и она, смешавшись со слезами, соплями и слюнями, оказала неожиданное благотворное действие. Гриша икнул и заткнулся.

— Рассказывай, — приказал я.

— Женя, — с трудом выдавил Гриша. — Сказала, чтобы я… чтобы я… — Он попытался опять зарыдать, но я дернул его за ухо, торчащее из-под пледа. — Сказала, чтобы я шел вон! — истерически выкрикнул Гриша, закрыл глаза и как бы опять выпал из реальности.

— Не угодил? — участливо спросила Алена.

Гриша открыл лихорадочно блестевший глаз.

— Не могу я без них, дура, понимаешь, не могу, — тихо произнес он.

Эге-гей. Впервые за двадцать лет я слышал, чтобы Гриша так ответствовал Алене. Впервые за двадцать лет он позволил себе грубость. Впервые в жизни он не юродствовал, не пафосничал, не бил себя в грудь кулачками, не вставал в позу, не прикидывался, не фальшивил, а сказал, как говорят настоящие мужики. И я поверил ему — тоже впервые за двадцать лет. И еще я подумал, что «дура», произнесенное в адрес Алены, почему-то совсем не покоробило меня. В другой раз я бы вскинулся, вскипятился, возмутился, ринулся бы ряшку чистить обидчику. А тут — ничего. Как будто так и надо. Может быть, я на интуитивном уровне чувствовал, что Алена в истории Гриши и Жени чего-то не поняла. Вернее, не в истории, а в самом Грише. В каком-то месте души, которое отвечало за Гришу, у нее оказалась черная заскорузлая корка. В каких-то своих проявлениях она оказалась черствой, нечуткой, негибкой. Вообще, откровенно говоря, дурой. Всю жизнь смотрела на Гришу свысока, так и продолжала. Получалось, что у нее с Виктором — Любовь с большой буквы, а у Гриши — идиотизм, смехота одна, и сам он смешной придурок со своей беготней по магазинам и пеленками. Вроде бы не совсем человек, а так, нечто приблизительное. Можно безнаказанно издеваться. А почему, собственно? Ведь у всех все по-разному. Ее безукоризненное самообладание и безупречный образ действий во всей этой истории уже не казались мне такими уж безукоризненными и безупречными. Логичными — да. И — механистичными. Она все делала правильно и абсолютно бесчеловечно. Без проблеска чувства. А ведь она прожила с Гришей почти двадцать лет. Спала в одной постели. Ела за одним столом. Стирала его белье. Ну хоть какие-то чувства должна она к нему испытывать! Или она совсем… совсем мороженая треска? Не он, а она? Или она вообще не способна ни к каким чувствам, кроме как к звериным желаниям? Или она не та Алена, которую я видел все эти годы? Я поймал себя на том, что начинаю испытывать к Алене какое-то нехорошее чувство. Но я не хотел думать о ней плохо! И решил приравнять ее равнодушие к защитной реакции. Все-таки жизнь с Гришей заставляет ставить заслоны и ограждать свое душевное и психическое здоровье от радиоактивного воздействия. Не будем об этом забывать. Между тем Алена на моей памяти первый и, как выяснилось потом, последний раз с интересом посмотрела на Гришу. Только с интересом — никак больше. Однако в ее лице что-то переменилось. Я понял, что она больше не видит перед собой снулую рыбину. Понять бы только, кого она видит.