Самодержавие и конституция - Кирилл Соловьев

Накануне Первой мировой войны Россия стремительно, до неузнаваемости менялась. Философ Ф. А. Степун так позднее описывал преображение Первопрестольной между двумя революциями: «Москва росла и отстраивалась с чрезвычайной быстротой. Булыжные мостовые главных улиц заменялись где торцом, где асфальтом, улучшалось освещение. Фонарщиков с лестницею через плечо и с круглою щеткой для протирания ламповых стекол за пазухой я по возвращении в Москву уже не застал. Когда керосиновые фонари уступили место газовым, я так же не могу сказать, как и того, с какого года газовое освещение стало заменяться электрическим. Помню только, что молочно-лиловые электрические шары, горевшие поначалу лишь в Петровских линиях, на Тверской и Красной площади, стали постепенно появляться и на более скромных улицах городского центра. Ширилась и разветвлялась трамвайная сеть. Уходили в прошлое милые конки с пристегом где одной лошаденки, а где, как например на Трубной площади или под Швивою горкою, и двух уносов. Становились преданием парные разлатые линейки, что в мои школьные годы ходили в Петровский парк и Останкино, может быть, и на другие окраины – не знаю». В деревне изменения происходили еще стремительнее: «В Московской губернии шло быстрое перераспределение земли между помещиками и крестьянством… Подмосковные помещики беднели и разорялись с невероятной быстротой; умные же и работоспособные крестьяне, даже не выходя на отруба, быстро шли в гору, смекалисто сочетая сельское хозяйство со всяческим промыслом… Большой новый дом под железной крышей, две, а то и три хорошие лошади, две-три коровы – становились не редкостью…» В пригородных кварталах городов теперь не нужно было ходить с собственным фонарем – туда пришло электричество. Появлявшимся в провинции автомобилям приходилось делить дорогу с пасущимся скотом. В украинских деревнях дома все чаще стали покрывать черепицей, в русских – железом. Те же тенденции фиксировал публицист, социал-демократ меньшевистского толка Н. Валентинов: «Вырастал новый быт, новый тип рабочего, новый тип крестьянина, новый тип интеллигенции».

На глазах менялось и общество[11]. Оно становилось более организованным, готовым отстаивать собственные интересы, в том числе посредством новоизбранной Государственной думы. В конце XIX века в России насчитывалось несколько тысяч общественных организаций. Начиная с 1906 года более тысячи организаций создавалось ежегодно. За 1906–1909 годы образовалось около пяти тысяч такого рода объединений. По оценке современного исследователя А. С. Тумановой, не было такой сферы жизни, куда бы не проникла общественная инициатива. Общественные организации занимались благотворительностью, благоустройством городов, просветительской деятельностью, здравоохранением, организацией досуга и т. д.

Можно с уверенностью говорить и о численном росте общества. Сколько человек его составляло? По мнению некоторых исследователей, к концу XIX столетия – около 1 млн, к 1917 году – 1,5 млн. Конечно, эти цифры могут быть легко оспорены. Все зависит от того, кого следует причислять к обществу, и на этот счет не может быть одной точки зрения. Стоит ли относить к обществу чиновников всех уровней, офицеров, торговых служащих, студентов? В зависимости от ответа на этот вопрос будет меняться и его численный состав. Однако сама по себе динамика поразительна и свидетельствует о подлинно революционных изменениях, которые переживала Россия.

Характерно, что в то же самое время стремительно деградируют все партийные организации. К 1912 году исчезло большинство отделений «Союза 17 октября». Прежде значительная политическая партия фактически перестала существовать. Она была не единственной, кто столкнулся с серьезными проблемами. Уже в 1908 году численность партии кадетов составляла около 25 тысяч человек, то есть сократилась в три раза по сравнению с 1906 годом. Накануне Первой мировой войны у конституционных демократов было не более 10-12 тысяч членов. Все леворадикальные партии испытывали тяжелый идейный и организационный кризис, что ставило под сомнение их дальнейшее существование. Потеряли в численности и правые объединения. Все это свидетельствовало о том, что политическая жизнь в России не поспевала за общественной. Политический костюм, сшитый по меркам 1905 года, трещал по швам.

* * *

Дума постепенно «врастала» в политическую систему, становилась ее неотъемлемой частью. Депутаты завязывали контакты с правительственными кругами, что было выгодно всем сторонам законотворческого процесса. Это упрощало жизнь министров, предоставляло новые возможности депутатам. Наконец, это способствовало расширению полномочий представительных учреждений. За «чашкой чая» принимались судьбоносные решения, которые затем лишь оформлялись в правительственных канцеляриях и залах общих собраний Думы и Государственного совета. Растущее влияние депутатского корпуса придавало ему вес в глазах избирателей, а это опять же упрочивало положение законодательных собраний. Такая наметившаяся тенденция вступала в явное противоречие и с Основными законами, и с настроениями «высших сфер». Ведь слово «конституция» продолжало оставаться под запретом. Да и основные партии отказывались признавать эволюцию политической системы. В итоге произошедшие изменения оказались неучтенными в общественной мысли начала XX века, а ведущие политические игроки зачастую действовали так, будто такой эволюции и вовсе не было. Правительство активнее прежнего (правда, в сущности, безуспешно) вмешивалось в избирательную кампанию в Четвертую Думу, вызвав немалое раздражение у думских фракций и фактически предрешив будущий кризис. Верховная власть не видела нужды в политическом диалоге с депутатами, подталкивая их тем самым к самостоятельным политическим требованиям. Вместе с тем многие партии, а за ними и фракции не ценили открывавшиеся перед ними новые возможности, рассчитывая на радикальную смену режима. Позицию партийных лидеров можно было бы и не учитывать, имея в виду слабость стоявших за ними структур, если бы амбиции депутатского корпуса были отчасти удовлетворены. Однако этого не случилось. Сильная Дума нуждалась в сильном правительстве, а такое было невозможно при самодержавном царе. В этом заключалось известное противоречие, коренившееся в политической системе того времени, и оно дало о себе знать в годы Первой мировой войны.

С началом Первой мировой войны политическая система Российской империи претерпела существенные изменения. Появился новый авторитетный центр принятия решений – Ставка. Неслучайно уже в начале войны император хотел взять на себя обязанности главнокомандующего, но под давлением ближайшего окружения временно отказался от этой идеи. Авторитет императора не должен был быть поколеблен из‐за возможных неудач в военной кампании. Однако, проявляя разумную осторожность, царь оказывался в двусмысленном положении. Генерал Ф. Ф. Палицын выражал недовольство, что великого князя Николая Николаевича объявили верховным главнокомандующим: «Нельзя из короны государя вырывать перья и раздавать их направо и налево. Верховный главнокомандующий, верховный эвакуационный, верховный совет – все верховные, один государь – ничего. Подождите, это еще даст свои плоды. Один государь – „верховный“, никто не может быть им, кроме него». В этих рассуждениях была своя логика. Ставка, принимая ответственность за ход военных действий, получала право принимать во многих случаях самостоятельные решения. Показательно, что в 1915 году начальник штаба верховного главнокомандующего Н. Н. Янушкевич отменил приказ самого императора о посылке дивизии в Персию.