Знай мое имя. Правдивая история - Шанель Миллер

Здесь, внизу, не было ни снега, ни коридоров, ни зданий, ни бетона, ни обуви, ни документов, ни электронных писем. Не было звонков, криков, щелчков шариковых ручек, писка компьютеров. Все это ровным счетом ничего не значило. Немой, бесшумный мир, где не слышно даже собственного дыхания. Казалось, я растворилась в воде, от меня не осталось ничего, кроме бьющегося сердца и пары глаз.

Я представила адвоката защиты с короткой стрижкой, в костюме, его очки уплывали прочь, лоб обгорел, галстук колыхался, словно морская водоросль, одна начищенная туфля медленно шла ко дну. Он отчаянно дергал ногами, а я спокойно плыла сквозь плеяды розовых и желтых рыбок, в полной тишине. «Тут тебе меня не достать».

Я поплыла глубже. Как только у меня появлялась неприятная мысль, я тут же выпускала ее с длинным выдохом, отдавая на съедение рыбам, отпуская, растворяя в воде. Я погрузилась на двадцать метров — глубина шести бассейнов — и парила там час, другой. Я избавилась от боли, которая ослепляла, заставляя мечтать о том, чтобы сгинуть в небытие, от боли, от которой хотелось исчезнуть. Как можно было хотеть покинуть этот мир? Со всей его красотой и непостижимостью. Я чувствовала в нем какую-то тайну, где-то прямо за поверхностью скрывались неоновые горы, моллюски размером с ванную. Все, что от меня требовалось, — не напортачить со снаряжением и нырнуть поглубже, оттолкнуться от боли, научиться дышать.

Когда на одном конце земли зима, на другом наступает лето. Когда я вернусь в Пало-Альто к тусклым стенам зала суда, юридическим документам и заголовкам СМИ, когда вновь услышу цоканье каблуков по кафельному полу — у меня в голове по-прежнему будет звучать «тик-тик-тик». Я буду помнить о том, что этот мир существует и я могу существовать в нем. Потому что этот мир так же реален, как и тот, что на поверхности.

Через овальное окно я смотрела на раскинувшуюся желтыми холмами Калифорнию, испещренную черными точками-кустами. Превратился бы самолет в автобус, чтобы можно было проехать свою остановку — уснуть и проснуться где-нибудь в Гонолулу. Мы начали снижаться, я наблюдала, как крошечные вереницы машин на шоссе становятся всё крупнее, как прямо под нами разливается серая вода в заливе. Самолет скользил, пока все вокруг не стало четким, громким, близким, а я снова не почувствовала себя маленькой.

Я прилетела и собиралась вступить в самый трудный бой в своей жизни, но никто даже не знал, что я вернулась. Я толкнула плечом входную дверь родительского дома, чемодан перекатился через порог, колесики врезались в ковер. Я повесила свитер в шкаф, положила зубную щетку в керамическую лодочку.

Мне только предстояло узнать, когда нужно будет давать показания в суде. Я написала своему новому адвокату Майерс, с которой никогда раньше не встречалась. Она ответила: «Отбор присяжных на следующей неделе, с тринадцатого июня и, скорее всего, до шестнадцатого. Есть вероятность, что вам придется выступать семнадцатого или восемнадцатого, но, вероятнее всего, двадцать первого или двадцать второго». Как вообще можно было что-то планировать? Алале сказала, что суд продлится столько, сколько потребуется, то есть недели три или больше. Как при таком раскладе можно было рассчитывать на свои силы? Сколько я могла еще вынести? А вдруг я сломаюсь? Мне не следовало проводить в суде слишком много времени — это было равносильно пребыванию в гараже с заведенной машиной, когда выхлопные газы убивают все твои клетки.

Зимняя сессия у Тиффани начиналась в один день с отбором присяжных. После последнего экзамена сестра соберет маленькую сумку и по темным холмам приедет сюда, чтобы провести весенние каникулы четвертого курса в суде. Лукас прилетит накануне дачи показаний. После выступлений в суде они оба вернутся, чтобы продолжить учебу — последнюю четверть перед выпуском. А я останусь ждать вердикта.

За две недели до суда проводится так называемое предварительное судебное заседание, когда судья, прокурор и защитник встречаются, чтобы удостовериться, готово ли дело к рассмотрению. Жертва в этом не участвует, она где-то валяется в кровати и отщипывает мелкие полоски от сыра-косички. Для нее не существует никакой проверки готовности, свидетели не собираются в комнате для поддержки друг друга, не складывают руки вместе, чтобы выкрикнуть ободряющие слова. Мне не разрешалось присутствовать на выступлениях других свидетелей. Это значило, что следующие несколько недель я вынуждена буду просто бесцельно ждать одна дома. Позже я узнала, что показания давали восемнадцать человек. О существовании большинства я понятия не имела. Мы, словно лошади, стояли в отдельных стойлах, в наглазниках, не видя никого вокруг, но только услышишь сигнал, почувствуешь удар — беги что есть силы.

Я переживала, что с моей стороны в суде будет не слишком много людей. Со стороны Брока прилетали родители, старший брат, сестра — его половина зала будет заполнена людьми, мои же ряды останутся почти пустыми. «Его бабушка приезжает», — сообщила Алале и произнесла это как плохую новость. Я не знала, что присяжные ведут негласный подсчет. С моей стороны давать показания должны были оба шведа, детектив Майк Ким, помощник шерифа Джефф Тейлор, помощник шерифа Брейден Шоу, медсестра из SART Кристин Сеттерлунд, Джулия, Коллин, Тиффани и Лукас. Никому из моих свидетелей не разрешалось присутствовать в зале суда. Кроме детектива Кима. Мать и бабушка планировали прийти, когда будем давать показания я и Тиффани. Отец обещал приехать, как только удастся вырваться с работы. Энни сказала, что будет там все восемь часов каждый день — столько, сколько потребуется. Она была единственной постоянной во всей этой текучке — спокойная, чуткая, мать, боец.

Глядя на пустые ряды с моей стороны, постоянно приходилось напоминать себе, что меня поддерживает множество людей. Я хотела, чтобы все поняли: у Шанель была здоровая насыщенная социальная жизнь. Это Эмили Доу оставалась в одиночестве, ее мир был куда меньше — лишь узкий круг сторонников. Я все никак не могла понять, как так произошло, что я стала проводить больше времени со своим насильником, чем с друзьями.

Опавшие белые лепестки напоминали бумажные кружочки от дырокола. И хотя на улице было тепло, я надела похожий на спальный мешок черный пуховик до щиколотки. Я не спасалась от холода, а отгораживалась им от всего мира. Недавно несколько моих старых школьных друзей захотели собраться вечером и пойти поесть тапас[40]. Я пришла в зимней парке почти в пол, и они принялись подтрунивать надо мной. А я и не возражала, напротив, была довольна, что таким образом удалось отвести их интерес от моей болезненной темы. Кроме нелепой одежды, в моем арсенале находилось еще слово работа — благодаря этому волшебному слову вам сходило с рук что угодно. Оно годилось практически для любой отмазки:

— Почему ты дома?

— Работа.

— Давненько тебя не было видно.

— Работа.

— Пообедаем на следующей неделе?