Картель правосудия - Фридрих Незнанский

– Но врачи говорят, что буквально через несколько дней он полностью восстановится, и тогда можно будет узнать любые подробности о том, где его держали, кто его охранял.

– Ну, будем надеяться… – тяжело вздохнул Осетров.

На самом деле (и Осетрову это было отлично известно) состояние Эльдара оставалось без изменений. Он по-прежнему никого не узнавал и не помнил ничего из того, что с ним произошло. Специалисты полагали это частичной амнезией, а такие вещи могут или исчезнуть в любой момент, или тянуться годами. Осетров, в свою очередь, очень надеялся, что это продлится по крайней мере до конца следствия.

– Кротков упорно придерживается версии, что с его стороны на вас не было оказано никакого давления и все это только плоды вашей разыгравшейся фантазии… – Следователь посмотрел на девушку с нескрываемой укоризной, так, словно ему приходится разбираться с этой белибердой, вместо того чтобы заниматься действительно серьезными делами.

– А пленка? Неужели этой записи недостаточно, чтобы упрятать его за решетку? – не унималась Катя, не понимая, почему до сих пор все шло так гладко, а теперь вдруг застопорилось.

Свой главный козырь Осетров приберег к финишу.

– Видите ли, при проведении фоноскопической экспертизы по вине сотрудников лаборатории МВД пленка была испорчена, – понуро выдавил он из себя, тщательно стараясь скрыть свое торжество.

– Как испорчена?!

– Видите ли, идентификационной фоноскопической экспертизой проводился сравнительный спектральный анализ голоса в записи с голосом подозреваемого… – Осетров имел очень смутное представление о том, что такое сравнительный анализ, тем более спектральный, а саму фразу почерпнул из справочника по криминалистике, и справедливо надеялся, что Катя тоже небольшой знаток в этой области. – В общем, опуская всякие сложные технические подробности и терминологию специалистов, голос на пленке теперь вообще не поддается идентификации. То есть содержание разговора разобрать можно, а вот кто оппоненты – уяснить нельзя. – Осетров был настолько горд тем, что ни разу не запнулся, воспроизводя подготовленную заранее и заученную наизусть тираду, изобилующую всякими умными словечками, что даже не заметил сразу, что вместо ожидаемого отчаяния и обреченности Катя проявляет полнейшее спокойствие.

– …Таким образом, мы лишились главного доказательства вины Кроткова, -сокрушенно сделал он неопровержимый логический вывод.

– Все не так страшно, – начала Катя, и Осетров замер, предчувствуя самое худшее. Он только собирался скорбеть вместе с ней и даже приготовил платок, чтобы утирать безутешные слезы, как одним махом эта стерва разрушила с таким трудом возведенный хрустальный замок его надежд. – У меня есть дубликат, – сообщила она, – и даже не один.

В длинном, оклеенном противными зеленоватыми обоями кабинете Катю приветствовал, не вылезая из-за длинного, покрытого зеленым сукном стола, длинный прокурор Горошко с длинным лицом, длинными обвислыми прокуренными усами и украинским выговором.

– На ближайший час меня ни для кого нет, – заговорщически сообщил он секретарше, приведшей девушку, и Катя поняла, что беседа тоже будет длинная.

Шея прокурора была обхвачена жестким пластмассовым корсетом, из-под которого выбивался галстук, украшенный многослойным жирным пятном.

– Я вот тут шею потянул, – пожаловался он Кате доверительным тоном, поворачиваясь к ней всем корпусом. – Ну, вот и добре.

Что именно доброго было в травме шеи, Катя не поняла. Несмотря на жесткую повязку, Горошко все время что-то жевал, на столе стояла быстро пустеющая вазочка с карамельками и мандаринами.

– Угощайтесь, – он придвинул вазочку поближе к девушке. -Можно я вас буду звать Катей? У меня вот дочь тоже вашего возраста, красавица, вся в мою жену… Так отож…

Катю конфеты не вдохновили, а Горошко продолжал растекаться мыслью по древу:

– Я хочу поговорить с вами, как отец с дочерью, как старший товарищ, беседа эта неофициальная, нигде не фиксируется…

– И долго это будет еще продолжаться? – тяжело вздохнув, осведомилась Катя.

Горошко осторожно потрогал корсет:

– Нет, врачи говорят, что через пару дней можно будет снять.

– Я имею в виду эти ваши бесконечные разговоры. Сколько можно пережевывать одно и то же?!

Вместо ответа Горошко развернул очередную карамельку.

– Чудное средство от умственной недостаточности, рекомендую. Кстати, я тут хотел вам кое-что показать. – Он принялся выворачивать карманы пиджака, набитые до отказа всякой дрянью. На столе последовательно оказались: проездной на метро, два несвежих носовых платка, связка ключей, зажигалка, спички, пустая пачка «Мальборо», какие-то квитанции, еще одна зажигалка, несколько мятых купюр и целая куча разноцветных фантиков. Вначале он все это выкладывал, потом стал рассовывать обратно, не выбросив в мусорную корзину ни одно из своих сокровищ. – Не могу найти, нет, но где-то же это у меня было… – Теперь он принялся шарить в брюках. – А знаете, как я шею повредил? Шел, представляете, по улице, упал, поднялся, а голова не поворачивается. А все почему? Да потому, что дворник с утра напился и тротуар песком не посыпал. Никто у нас не хочет работать… куда же я это положил…

В его брючных карманах не было разве что базуки или резиновой курицы, ну и конечно, этого «чего-то», что он хотел показать. Но прокурор не отчаивался и продолжал поиски.

– Моя жена мне все время твердит: не плюй в колодец, пригодится воды напиться. Вы меня понимаете? Дело это ваше запутанное… Затаскают по судам… – наконец свернул он к теме, но тут же снова отвлекся. – А, вот, нашел все-таки. – Он победно помахал перед носом у девушки какой-то фотографией. – Я же знал, что она у меня есть.

На моментальном снимке, очевидно отпечатанном с видеопленки, Катя была запечатлена со спины в тот момент, когда в ресторане размазывала по физиономии Кроткова кусок торта.

– Это все моя жена, понимаете, она у меня прекрасно готовит, но десерты – это ее слабое место. Вот она и попросила узнать, что это был за торт. Смотрите, какой крем, это, наверное, сливки…

– Что вы мне голову морочите, – не выдержала Катя. – Неужели вам больше делать нечего?!

– Вот и я ей сказал то же самое. Так отож… Вы-то меня понимаете… – И опять ни к селу ни к городу: – Вы знаете, что такое наши колонии? Это же страшное место. Ваш жених-то рассказывал, наверно. Зачем же человека на такие мучения обрекать?

– Я не понимаю, о чем вы говорите. – Катя с трудом подавила желание запустить в придурковатого прокурора чем-нибудь тяжелым.

– Кто без греха, тот пусть первым бросит в меня камнем, это моя жена так говорит. Складно, да? Но я это не потому вспомнил. – Он снова взялся за карамельку. – Я тут взываю к вашему гуманизму и человеколюбию, вот к чему я тут взываю.

– Что вам все-таки от меня нужно?!