127 часов. Между молотом и наковальней - Арон Ральстон

— Ладно, Бог. Похоже, Ты слишком занят, так что… Дьявол, если ты слышишь меня, то знай: я тут и мне нужна помощь. Я отдам тебе свою руку, свою душу, все, что захочешь, только вытащи меня отсюда. Если хочешь, я навсегда брошу восхождения, только укажи мне путь, как выбраться отсюда.

Я замолкаю и тяжело вздыхаю. В моей шутке нет ничего смешного, но я рад, что не оставляю попыток хоть как-то развлечь себя.

Может быть, это испытание, урок, думаю я. Может быть, как только я усвою этот урок, смогу освободиться? Что же я должен понять?

Я начинаю думать о том, чему не раз учил меня аспенский друг Роб Купер. Когда Роб говорит на философские темы, он не тратит лишних слов, предпочитает высказываться коротко и емко. Как правило, наши споры начинались с того, что я рассказывал ему об очередном приключении, и Роб ни с того ни с сего выдавал одну и ту же свою любимую максиму: «Важно не то, что ты делаешь, Арон, важно — что ты есть сам по себе». Выбитый из колеи, я минут десять пытался выяснить, что же он имел в виду. Но в ответ Роб повторял свою аксиому, и в итоге, так его и не поняв, я пытался доказать обратное. Я считал, что мы определяем сами себя своими действиями. В действии мы обретаем идентификацию. Ты ничто, если ты ничего не делаешь. Даже наши тела принимают ту или иную форму в зависимости от того, какой образ жизни мы ведем. Я никогда до конца не понимал, что хочет сказать Роб. Но сколько бы мы ни спорили, мне никогда не удавалось его переубедить.

Наверное, искаженная перспектива моего взгляда из глубины каньона позволяет мне взглянуть на суждения Роба с другой точки зрения, под другим углом. Думая о его словах, я начинаю что-то понимать: мои рассказы о приключениях говорили Робу о невысказанной потребности в одобрении моих поступков, моего образа жизни. Своим ответом он старался скорее подбодрить меня, чем бросить мне вызов, и говорил о том, что ему попросту не важно, чего мне удалось достичь. Он ценил меня как друга за то, каким человеком я был — как личность, а не как альпинист, лыжник, турист. Мое ответное замешательство — лишь подтверждение его правоты. Я оборонялся, поскольку хотел, чтобы он уважал меня за мои успехи; я совершенно зациклился на достигаемых целях, в ущерб самому процессу достижения. Роб, как и все, кто дорог мне в этой жизни, может либо уважать меня за то, каков я есть, — и за то, как я обращаюсь с другими, — либо нет. Мое пристрастие к риску, мои приключения никак не меняют для него мою ценность как друга. Ха! Наконец-то я это понял! Неужели это и есть тот самый урок, который я должен был здесь усвоить?

Ну, Арон, если бы это был тот самый урок, то сейчас, вот прямо сейчас камень должен был бы расколоться пополам и самым безобидным образом упасть в песок… вот-вот… прямо сейчас. Ну и?..

Ничего такого, разумеется, не происходит. Еще секунд тридцать я жду чуда, но — увы. Наверное, это небольшое озарение было просто возможностью выплеснуть какие-то эмоции, чтобы немного облегчить изнуренный разум. Я понимаю, что пойман в капкан не потому, что должен дождаться просветления, а потому, что большой камень зажал мою правую руку. А насколько вообще тяжел этот валун? Он, несомненно, тяжелее, чем я думал вначале, очень тяжелый, но ведь мне удалось вчера чуть-чуть подвинуть его. Значит, он весит не больше сотни килограммов, иначе я вообще никак не смог бы его сдвинуть. Если я сделаю полиспаст с соотношением 6: 1, то смещу валун своим весом, даже если половина усилий будет потеряна на трение. Но сейчас уже вечер, поздно для того, чтобы переделывать полиспаст. Большую часть кусков стропы я использую для того, чтобы сохранить тепло конечностей, и не могу позволить себе остаться без веревочной обмотки, какой бы хлипкой ни была созданная ею изоляция.

Ночь врывается в каньон, черное небо заполняет всю окружающую пустоту. Я закрываю глаза, загадываю желание и даю волю своему воображению. Ветер подхватывает меня и тащит вверх на крутой приливной волне темноты, я позволяю ей нести меня, как черного ворона, над пустыней, и эта волна расчищает мне путь, я лечу в абсолютной пустоте. Взлетаю над бесплодными холмами, оставляю внизу коричневое плато, подпоясанную пряжкой Скалистых гор мантию Центральной Юты. Несусь на запад вдоль Грейт-Бейзин и холодных черных гор Сьерра-Невады, лечу над землей, на которой не видно ни одного огонька, — землей, демонстрирующей фокус мгновенной цветовой трансформации, как только я отменяю закат и догоняю день где-то над побережьем Тихого океана.

Когда борьба дается мне особенно тяжело, время растягивается и мои мучения растут по экспоненте. Ночью, когда не вижу никаких наглядных признаков течения времени, я быстрее старею. Три минуты мучительного содрогания воспринимаются сознанием как десять. Как будто я провалился в пространственно-временной туннель, где бесчисленные миллионы лет провожу в муках и лишь иногда возвращаюсь к нормальному состоянию. Но я нашел противоядие: благодаря туманной свободе своего воображения я лечу дальше на запад в переплетении шепчущих облаков, над гребнями волн туманного моря, над вздымающимися океанскими пластами воды. Я лечу все выше и выше, пронзая атмосферу, оглядываюсь назад и вижу, как земля превращается в зеленую рамку вокруг кобальтово-синего моря и острова съеживаются до размера булавочной головки. Разрезая ледяные вихри кристаллизованного пара, я попадаю в огромную космическую воронку, и она вышвыривает мое тело в завершающем акте эволюции. Я превращаюсь в яркую вспышку света, и радужный пучок фотонов парит в пустоте.

Новый приступ дрожи гасит мою галлюцинацию, танцующие частицы света растворяются во тьме, и я открываю глаза. Мой мозг отплыл, как казалось, совсем ненадолго, но, посмотрев на часы, я вижу, что уже без пятнадцати десять вечера. Сразу после девяти я отмечал: уже достаточно темно, чтобы были видны звезды. Те же самые яркие созвездия, что я видел вчера, появляются в узком пространстве между стенками каньона. Два из них находятся немного в стороне от остальных, как две переплетенные подковы. Не Скорпион ли одно из них, похожее на кривое жало? Мой день рождения — 27 октября, это мой знак зодиака. Но вне зависимости от имен равнодушные звезды напоминают мне о том, что никакие огни не мешают мне смотреть на ночное небо, я так далек от цивилизации, что с тем же успехом мог бы быть на луне.

— Умг-умг-умг-умг-умг, — из горла у меня вырывается серия нечленораздельных звуков, зубы непроизвольно стучат, выдавая дробь дятла.

Я пытаюсь удержать в теле хотя бы минимальное количество тепла и поэтому снова провожу ревизию своей импровизированной одежды. Кольца веревки расползлись и почти не защищают бедра от холода. Я перематываю веревку, плотнее накручивая верхние пять оборотов в надежде, что таким образом она удержится на ногах. Экспериментирую с мешком от веревки, пытаясь использовать его как миниатюрный бивачный мешок.[65] Засовываю внутрь левую руку, затем голову. Теснота заставляет меня уткнуться лицом в запястье. Чуточку удобнее такая поза становится, если положить при этом левую кисть на правое плечо. Я сижу в обвязке, повернувшись левым бедром к стенке каньона. Это дает мне возможность самому наклониться вправо и уложить голову на левую руку и правый локоть, расслабив при этом верхнюю часть тела. Примерно так я спал за партой в начальной школе.