Падение в бездну - Валерио Эванджелисти

Bene et feliciter vale[24].

Падре Михаэлис в замешательстве вертел письмо в руках, вглядываясь в строки. Увидев, что он кончил читать, падре Леюни подошел к нему.

— Вы озабочены. Что, плохие новости?

Михаэлис встряхнулся.

— Нет. Хотя, может, и да, но в отношении предмета нашего разговора это вопрос второстепенный.

Он поискал глазами канделябр и поджег письмо, бросив его на землю догорать. Дождавшись, пока оно превратится в горстку пепла, он растер его каблуком.

В этот момент в дверях капитулярного зала показался кардинал Фарнезе в сопровождении своего гостя, высокого сероглазого прелата с курчавыми черными, тронутыми на висках сединой волосами, бородкой клинышком и длинными напомаженными усами.

— Монсиньор, позвольте представить вам двух полномочных представителей ордена иезуитов, падре Михаэлиса и падре Леюни. А это, друзья мои, епископ Диего Симанкас, или Якобус Септимаценсис, как он обычно подписывается. Он один из влиятельнейших членов инквизиции Испании и приехал в Рим, чтобы осветить понтифику точку зрения Супремы на случай епископа Карранцы, о котором вы, конечно, слышали.

Последовавший затем обмен поклонами сопровождался враждебными взглядами, едва скрытыми за бледной улыбкой. Инквизиция Испании была самой «доминиканской» из всех, и ее устои отличались крепостью. Что же до ордена иезуитов, то он, на взгляд испанской инквизиции, должен был, наверное, казаться столь же приятным, как ожог.

— Я много наслышан о процессе монсиньора Карранцы, — сказал Михаэлис. — Говорят, он был проведен с абсолютным нарушением всех правил.

Симанкас метнул в него испепеляющий взгляд.

— Когда речь идет о еретиках лютеранах, как в данном случае, любая осторожность превращается в вид соучастия.

Михаэлис выдержал взгляд.

— О, вижу, у вас уже готова сентенция. Странно, я полагал, что процесс еще идет.

— Пока идет, поскольку у еретика Карранцы нашлись неожиданные покровители. И наиболее коварные из них скрываются в самой церкви, как вши в складках богатой мантии.

— Полно вам, друзья мои, не ссорьтесь, — перебил их Алессандро Фарнезе с приветливой улыбкой. — Монсиньор Симанкас здесь, потому что я хотел, чтобы он допросил Пьеро Карнесекки, гостя этого монастыря, и доложил понтифику свои выводы из этой беседы. Доброта Пия Четвертого сравнима разве что с добротой святого, и доказательство тому — его снисходительность по отношению к Пьеро Карнесекки. Однако, как и все Медичи, он весьма чтит испанскую инквизицию и знает, что монсиньор Симанкас — один из ее влиятельнейших защитников. Мнение такого юриста должно представлять для понтифика большую ценность, чем мое.

— И можно узнать, какое суждение господин епископ вынес из беседы? — спросил падре Михаэлис, изобразив наивность.

— Очень простое, — ответил Симанкас. — Карнесекки — закоренелый еретик, и его давно уже следовало сжечь. И возмутительно, что его никто не трогает и он находится здесь, да еще в компании какой-то шлюхи, которая греет ему постель.

Михаэлис вздрогнул.

— Шлюха? Что за шлюха?

— О, вы ее прекрасно знаете, — ответил кардинал Фарнезе, продолжая фатовато улыбаться. — Та самая, которую вы приставили ходить за еретиком по пятам и которая сопровождала его от Венеции до Рима.

Безотчетная дрожь пробежала по Михаэлису. Он знал, что Джулия сопровождала Карнесекки в Рим, но полагал, что она сразу же уехала обратно. Он разыскивал ее по всему Провансу и в Париже, но никак не мог предположить, что найдет ее в этом монастыре.

— Могу ли я увидеться с еретиком? — спросил он, стараясь казаться равнодушным.

— Конечно.

Алессандро Фарнезе поклонился Симанкасу.

— Вы можете идти, монсиньор. Вы знаете, что сказать понтифику. Что касается меня, то я похлопочу перед ним, чтобы он не настаивал на перенесении процесса Карранцы сюда: он испанец, и судить его следует в Испании.

— Совершенно верно.

Симанкас низко поклонился.

— Заранее благодарен вашему преосвященству.

Вскоре кардинал Фарнезе уже вел двоих иезуитов по полутемному коридору к тому крылу здания, где находились кельи.

— Какой отвратительный тип, — сказал он. — Холодный, как змея, и мрачный, как могила.

Падре Леюни, до сих пор молчавший, энергично закивал.

— Вся испанская инквизиция такова. Эта страна пропитана доминиканским духом. Он может быть полезен теперь, когда католицизм занимает оборонительную позицию. Но со временем подобный фанатизм заставит лютеран добиться успехов там, где им и не мечталось.

— Знаю, знаю, — благодушно согласился кардинал. — знаю также, что епископ Карранца абсолютно невиновен. Однако если «псы Господни»[25]жаждут его крови, рано или поздно нам придется их удовлетворить. И Господь нас простит: церковь не может потерять Испанию, особенно в такой момент.

Они подошли к келье в глубине пахнущего сыростью коридора. Дверь была распахнута. Из кельи доносились два голоса: мужской и женский. Услышав их, Михаэлис замедлил шаг.

— Прежде чем посетить затворника, я хотел бы повидаться с женщиной. Если возможно, один на один.

Кардинал пожал плечами.

— Как пожелаете. Мы с падре Леюни войдем в келью и побеседуем с ее обитателем, а вы переговорите с Джулией, но как можно быстрее. Это для вашего же блага: курочка слишком умна и может вытянуть из вас сведения, которые ей знать ни к чему.

Алессандро Фарнезе и падре Леюни вошли в келью, а спустя мгновение из нее вышла Джулия. Увидев Михаэлиса, она с радостным криком бросилась ему на шею.

— Как прекрасно, спасибо, что вы приехали! Я так надеялась, что вы вернетесь!

В сильном замешательстве, падре Михаэлис снял ее руки со своих плеч. Он не видел ее уже несколько месяцев. Она выглядела чуть похудевшей, но по-прежнему неотразимо красивой. Осунувшееся лицо обрело совершенную овальную форму, и голубые, как у матери, глаза как нельзя лучше гармонировали со вздернутым носиком. Возле рта появились две морщинки, и еще одна, еле заметная, пересекла лоб.

Джулия была на грани того, чтобы расплакаться, и только усилием воли подавила слезы. И Михаэлис с восхищением подумал, что не многие мужчины могут похвастаться таким самообладанием.

— Что с вами случилось? — мягко спросил он. — От вас уже так давно нет вестей.

— О, если бы вы знали… Нас с вами обоих обманули. Симеони никогда не был ни в Венеции, ни в тюрьме. Но я слишком поздно об этом узнала.