Падение в бездну - Валерио Эванджелисти

Мишель хотел подойти к ним поближе, но ему пришлось проталкиваться сквозь толпу, а ноги болели. Он увидел, как Джулия поцеловала Симеони в щеку, и тот, держа сверток в руке, отделился от нее и направился к двери длинного двухэтажного здания. Это было уже три месяца пустовавшее жилище Мованов.

Тем временем глава синьории Салона-де-Кро, архиепископ Арльский, с помоста благословил собравшихся. Не теряя из виду Джулию, Мишель приостановился, чтобы перекреститься. Не дай бог выказать нерадение в такой толпе.

Благословив толпу, архиепископ начал говорить мягким, звучным голосом:

— Дети мои, настало время примирения. Слишком много крови было пролито во Франции за последние месяцы. Если будет продолжаться насилие, ситуация станет непоправимой и гражданская война из опасности превратится в реальность. Все это не означает терпимости к еретикам. И тем не менее кардинал де Лорена, которого мы все знаем как несгибаемого борца с ересью, сегодня первый призывает вас к благоразумию и милости. К тому же призывает вас наша королева, пекущаяся о единстве королевства. Мести и репрессиям больше здесь не место. И я говорю вам…

Мишеля захватили эти слова, которых он никак не ожидал. Отвлекшись от Джулии, он все внимание сосредоточил на далекой хрупкой фигурке прелата. Вокруг него некоторые из ополченцев тихо роптали, но таких было мало. Речь архиепископа, казалось, убедила большинство из них. К тому же начиналось время сбора урожая, хотя оно и затянулось из-за непривычных холодов зимой и весной. Большую часть батраков беспокоила не религиозная рознь, а собственный заработок, от которого зависело, как их семьи переживут следующую зиму.

— …Я говорю вам, что, ни в чем не уступая ереси, мы должны, насколько возможно, соблюдать законы христианского прощения. Ведь это абсурд: столько всеми уважаемых дворян вынуждены были покинуть эти места, оставив свои поля невозделанными. А это означает, что у наших крестьян не будет работы и наступит голод. Я знаю, среди вас много крестьян. Умоляю вас…

Внезапно голос архиепископа перекрыл хлопок выстрела и дикий крик. Кричал Кюрнье. Вождь народа с изумлением и ужасом глядел на дыру у себя в груди. Он стоял, шатаясь, потом изо рта у него хлынула кровь. Катрин Галин с воплем бросилась на колени перед его телом.

Площадь застыла в потрясении. Потом кто-то из ополченцев заорал что было силы:

— Это все гугеноты! Проклятые гугеноты! — показывал он на дом Мованов.

Мишель взглянул на здание. Из окна второго этажа еще вился дымок. Он поискал глазами Джулию, но она исчезла. Тогда он сразу понял, что произошло. На такой меткий выстрел был способен только аркебузир, прекрасно владеющий оружием.

Ополченцы начали выкрикивать свой бессмысленный, но устрашающий боевой клич:

— Зу! Зу! Зу! Зу! — и в ярости бросились к дому Мованов. Вверх поднялись опущенные до этого в землю вилы, из-под плащей появились ножи.

Архиепископ на помосте отказался говорить дальше и только в отчаянии качал головой. По краям площади толпа смяла солдат. Бертран и капитан Изнар изо всех сил удерживали встававших на дыбы лошадей. Их стащили с седел, и они пропали в толпе.

Мишеля толкнули к фонтану, потом сильным ударом бросили на землю и порядком потоптали, так что ему пришлось закрывать голову руками. Только когда толпа немного поредела, ему удалось встать. Прихрамывая, он направился к одному из выходов с площади и краем глаза заметил, что дом Мованов горит.

Насколько позволяли больные ноги, он поспешил к кварталу Ферейру. В его мозгу все увиденное сегодня перемежалось с видениями, которые Парпалус внушал ему по ночам: цепь жестоких смертей, безжалостных сражений и опустошений, брызги крови. Он хорошо помнил строки, которые написал под диктовку демона год назад об июле 1560 года:

Longue crinite leser le gouverneur.

Faim, fievre ardante, feu et de sang fumee.

A tous estats Jovieaux grand honneur.

Sedition par razes allumee.

Длинные волосы угрожают правителю.

Голод, лихорадка, пламя и дымящаяся кровь.

Во всех государствах почет весельчакам.

Бунт безумных бритоголовых[27].

Строки болью отдавались в душе: ведь это была правда. Комета с длинным хвостом, появившаяся в небе в сентябре прошлого года, предвещала, что правитель утратит контроль над Провансом. Теперь пророчество сбывалось. Будут и голод, и отчаянные стычки, и пламя, и дымящаяся кровь. В этой ситуации, конечно же, с большой помпой созовут в следующем месяце совет высшего сословия, но нетрудно догадаться, что в этом совете тон задавать будут адепты Юпитера, то есть гугеноты, которых церковь считает язычниками. Но перед тем вспыхнет мятеж, поднятый бритоголовыми, то есть наиболее фанатичными из ополченцев.

Знание того, как будут разворачиваться события, мало помогало Мишелю, наоборот, только усиливало тревогу. Квартал Ферейру опустел. Это был хороший знак: видимо, многие горожане на этот раз предпочли остаться дома при первом же движении на улице, а не бежать на площадь вместе с ополченцами. Мишель исподтишка взглянул на фасад дома Лассаля и увидел, что окна и двери заперты. С облегчением направился он к своему дому.

Он уже собирался постучать, как услышал за спиной быстрые шаги и чей-то умоляющий голос:

— Мишель! Мишель!

Он, уже в который раз за это утро, обернулся и пошатнулся от удивления и волнения. К нему, держа за руку Джулию, бежал Габриэле Симеони. Оба были покрыты потом и так бледны, что, казалось, вот-вот потеряют сознание. Джулия заговорила хрипло:

— Прошу вас, доктор Нотрдам, спрячьте нас! За нами гонятся. Если они нас поймают, то замучают до смерти!

В голове Мишеля всплыло видение, которое он хотел забыть. Он увидел мрачную картину Экса, опустошенного чумой, Диего Доминго Молинаса, привязанного к колесу горящей повозки, и мать Джулии, голую, в ужасе старающуюся защититься от ударов обезумевшей толпы.

Он не сомневался, что этих двоих ожидает та же участь. Но он очень изменился за эти годы. В Эксе он был судьей. Теперь же он не чувствовал себя вправе казнить, и ему хватило мужества, чтобы постараться предотвратить казнь. Он резко приказал влюбленным:

— Идите, быстро!

Стучать не понадобилось, дверь и так открывалась. На пороге появилась Жюмель, еще бледная после родов, но решительная.

— Да входите же, вы что, хотите, чтобы все вас увидели?

Мишель втолкнул в дом Джулию и Симеони и вошел вслед за ними. Он обернулся к жене, которая возилась с задвижкой:

— Знаешь, что произошло?

— Смутно. Я видела пламя из окна, а потом этих двоих, удиравших от дома. Ясное дело, без них не обошлось. Что они натворили?

— Убили Кюрнье.

— Слава Тебе, Господи! — радостно воскликнула Жюмель. — Думаю, собственная мать тоже отпразднует исчезновение этого убийцы.