Одиночество Новы - Джессика Соренсен

– Не знаю, – отвечаю я. – Это будет уже не первый поцелуй, но сейчас…

Он легонько касается губами моих губ – нежно, едва заметно.

– Что сейчас?

Мысли у меня путаются, мне трудно думать о чем-то, кроме Куинтона. Я вцепляюсь в его рубашку и прижимаюсь губами к его губам. Мы целуемся уже четвертый раз, и с каждым разом это дается мне все легче. Но я все еще не знаю, о ком думаю, когда целую его. Знаю только, что сейчас в голове у меня ясно и спокойно. Может быть, это и есть ответ. А может, я просто убеждаю себя в этом, чтобы легче было его целовать.

25 июля, семьдесят первый день летних каникул

Куинтон

На следующее утро, после игры в двадцать вопросов, я просыпаюсь, и вчерашней легкости как не бывало. Первое мое побуждение – растолкать Тристана и спросить, где он прячет заначку. Но я гляжу на Нову, лежащую в моих объятиях, и душа разрывается пополам, хотя я и сам не понимаю почему. Моя плохая половина хочет забить косяк и смыться, а хорошая хочет лежать тут и обнимать ее и делать все, чтобы она была счастлива. Это странно. Еще два месяца назад у меня не было ничего, а теперь вдруг что-то есть, вот только я сам не знаю, хочу ли этого. Что не заслуживаю – это точно, но ведь хотеть и заслуживать – совсем разные вещи.

Я еще долго лежу в палатке и веду мысленный спор с самим собой, но тут наконец Тристан просыпается и садится. Роется в сумке, бормочет что-то себе под нос, потом замечает, что я уже не сплю, и хмурится.

– Хорошо ночь провели? – спрашивает он, бросая обвиняющий взгляд на Нову, свернувшуюся калачиком у меня под боком.

– Это не то, что ты себе представляешь, – говорю я, и мускулы на руке напрягаются. Думаю, не отодвинуться ли.

Тристан открывает маленький пакетик и начинает набивать трубку.

– А что я представляю?

Я смотрю на Нову. Ей, кажется, хорошо, она лежит тихо, дышит легко – надеюсь, спит.

– Думаешь, что я с ней спал.

Тристан язвительно смеется, закрывает пакетик и кивает на спящую Нову – ее голова лежит у меня на груди.

– Конечно спал.

– Ну да, но мы просто спали. Не… – Я понижаю голос. – Сексом не занимались.

– Но ты с ней целовался? – Я не отвечаю, и он добавляет: – Ты же знаешь, что она мне нравится.

– Знаю, – отвечаю я, шумно вздыхая, и говорю единственное, что приходит в голову: – Извини.

Тристан качает головой, вставляет трубку в рот и подносит к другому концу зажигалку.

– Извинения ничего не меняют. Ты с ней целовался. – Он щелкает зажигалкой несколько раз, пока язычок пламени не загорается как следует. – Она тебе хоть нравится или это как с Ники опять?

– Это не то, что с Ники, – сердито отвечаю я.

Дым окутывает палатку, рот у меня начинает наполняться слюной.

Тристан глубоко затягивается, задерживает дым в легких, пока слезы не наворачиваются на глаза, затем выдыхает.

– А что же это? – спрашивает он, кашляя.

– Сам еще не знаю, – говорю я, не сводя глаз с трубки, потому что все во мне, до последней клеточки, до смерти хочет закурить. Я знаю, что, как только сделаю первую затяжку, все снова станет как всегда. Но хочу ли я, чтобы было как всегда? – Не могу разобраться.

Тристан пристально смотрит на меня. Дым расползается по всей палатке.

– А если я тебе скажу – отстань от нее? Отстанешь?

У меня кружится голова от дыма и от жары.

– Да, но только потому, что я у тебя в долгу.

Тристан все смотрит на меня, держа в руках трубку и зажигалку. Бросает взгляд на Нову и опять на меня, а потом достает из сумки чистую рубашку. В первые дни, как я к нему переехал, он часто говорил о Нове. Мне это было непонятно. Он же ее почти не знает, а так на ней зациклился. Но теперь-то я понимаю, как легко она западает в сердце, и ее грусть, и тревога, и застенчивость, и то, как она умеет видеть мир по-своему.

– Я сам отстану. – Он натягивает рубашку, быстро идет к двери и выбирается наружу. Трубку забирает с собой и впускает через полог свежий воздух. – Надеюсь, ты хоть знаешь, что делаешь, а то ведь я видел, с кем ты обычно развлекаешься. Она-то, похоже, не из тех.

Он задел больную струну. Я помню, как первый раз переспал с девчонкой после того, как умерла Лекси. Я был под кайфом, девчонка просто подвернулась под руку, я и имени-то ее уже не помню. По ней было видно, что она на меня запала, а у меня в башке такой туман стоял от водки и травки, что сопротивляться сил не было. Когда все закончилось, я ничего не чувствовал, как деревянный, и это было лучше, чем тоска, одиночество и угрызения совести. Вот тогда я и стал трахаться с кем попало и принимать наркотики, и это сделалось для меня частью жизни – привычкой.

– Что, так с трубкой и пойдешь? – спрашиваю я, когда Тристан начинает застегивать молнию на входе.

– Да. У меня тут дела кое-какие, – говорит он и застегивает молнию до конца, а я остаюсь в палатке, в которой висит запах моей слабости. Через несколько минут я выбираюсь из спального мешка, оставляю Нову одну и иду на зов своей пагубной привычки.

* * *

Найдя Тристана и получив вожделенный косяк, я не тороплюсь возвращаться в палатку. Мне почему-то не стало лучше, и в душе нарастает паника. Обычно травка меня успокаивает – прогоняет мрачные мысли из головы, – но теперь меня страшно мучит совесть каждый раз, когда покурю, а когда не курю, тоже мучит, и эти угрызения сталкиваются между собой и тогда уже добивают меня вконец.

К счастью, я успеваю дойти до машины, прежде чем у меня подгибаются колени. Я сажусь, подтягиваю их к груди, обхватываю руками и опускаю голову. Делаю один глубокий вдох за другим, уговариваю себя успокоиться и дышать, но беда в том, что дышать мне сейчас как раз ни хрена не хочется. Я хочу, чтобы легкие перестали работать и отключились, и сердце тоже, и мысли, и угрызения совести, потому что больше нет сил терпеть. Хочу оборвать свою жизнь, послать все на хрен, но тело ни в какую не соглашается делать то, чего хочет голова, как будто еще ждет, что я передумаю.

Из глаз катятся слезы, я вжимаюсь лбом в колени и молю сам не знаю кого о том, чтобы все прошло. Молю о тишине. Сам я ничего не могу сделать – разве что вернуться, выкурить еще травки и надеяться, что это поможет.

Нова

Я открываю глаза, в них тут же бьет солнечный свет. Я лежу щекой на чьей-то твердой груди. Сначала я пугаюсь, начинаю искать глазами солнце – мне нужно сейчас же, немедленно начать отсчитывать секунды, пока оно поднимается над линией горизонта. Но тут же понимаю, что я в палатке и восходящего солнца не увижу – для рассвета уже слишком жарко и светло. Солнце бьет в палатку, нагревает ее все сильнее, а снаружи доносятся незнакомые голоса и звуки.

Я не знаю, что делать, когда мой привычный распорядок так резко изменился. С одной стороны, я рада перемене: не надо лежать в постели и дожидаться, когда можно будет встать. А с другой – в груди появляется тревожное чувство, потому что вставать предстоит навстречу неизвестности.