Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней - Стефан Газел

– Мы голодаем! – закричал один.

– Нас двадцать в одной камере!

– С нами обращаются, как с преступниками!

Начальник тюрьмы молча расхаживал вдоль строя. Когда поток жалоб иссяк, он опять вышел на середину и, подбоченясь, произнес ответную речь:

– Да, вы голодаете. Да, ваши камеры переполнены. Но вы сами виноваты во всем. Никто вас сюда не звал. С вами обращаются, как с преступниками? А вы и есть преступники. Вы нарушили закон и должны быть наказаны. Есть еще вопросы?

– Да, – раздался голос. – Ты сукин сын!

Эта фраза одинаково звучит на любом славянском языке. Начальник тюрьмы, оставаясь внешне невозмутимым, тем не менее заметил крикуна. Он медленно прошел вдоль строя и остановился перед человеком, посмевшим оскорбить его в присутствии подчиненных. Начальник был явно взбешен, но умел держать себя в руках. Ничего не сказав, он медленно развернулся и, приказав охране развести нас по камерам, вышел из коридора.

В этот день мы получили кофе с хлебом только под вечер, и в течение дня тюрьма оглашалась воплями протеста.

Два последующих дня и две ночи в камеры заталкивали постоянно прибывающих поляков. Нам уже нечем было дышать, а людей все прибавлялось. Кормили нас по-прежнему раз в сутки, вечером. Атмосфера накалилась. Но на третье утро нашу камеру открыл улыбающийся охранник.

– Наш начальник... его перевели.

Мы сразу же почувствовали изменения. В течение четырех часов мы дважды получили кофе с хлебом. Камеры теперь не закрывались.

Во второй половине дня первые группы поляков вывезли из тюрьмы на грузовиках. Мы не знали, куда их увозят, но в любом случае это было лучше, чем находиться в тюрьме.

За группой, в которую попали мы со Сташеком и Михалом, пришли около полуночи. Грузовик отвез нас на железнодорожную станцию, где нас посадили в поезд. Свыше сотни человек отправились в путь в сопровождении трех полицейских. Нам разрешалось выходить на станциях, и те, у кого были деньги, могли купить газеты и продукты.

– Куда мы едем? – спросил я одного из полицейских.

– В лагерь в Сплит.

– Ур-р-а-а! – завопил я. – В Сплит!

– Чему ты так радуешься, Стефан? – поинтересовался Сташек.

– Я отлично знаю Сплит. Это порт на Адриатическом море, в Далмации[20]. Я несколько раз бывал там до войны.

– Имеешь там счет в банке, да, Стефан? Знаешь каких-нибудь девочек из ночных клубов? Или нам придется защищать тебя от назойливых кредиторов? – фантазировал Михал.

– Вероятнее всего, нас поместят в очередную вонючую тюрьму и не будет никаких девочек и клубов, – мрачно заметил Сташек.

Его предсказания не оправдались. В Сплите нас разместили в новом современном здании, принадлежащем «Jadranska Straza» («Ядранска стража»), частям береговой обороны Югославии. На первом этаже располагался огромный гимнастический зал, где на полу нас уже ждало большое количество соломенных тюфяков. Каждому было выдано одеяло, и мы могли свободно пользоваться туалетом. Днем мы могли гулять по Сплиту. Три раза в день нас кормили в католическом монастыре, и в ужин даже давали дополнительную порцию хлеба.

В тот день, когда мы приехали в Сплит, туда же прибыл чиновник польского консульства из Загреба. Он объяснил нам, что в результате переговоров с югославскими властями нам разрешено официально отплыть на Мальту, а неофициально во Францию на греческом судне, зафрахтованном специально для этой цели. Однако Германия оказывает давление на правительство Югославии, требуя интернирования поляков. Это может стать причиной задержки.

Двенадцать дней мы бесцельно болтались в порту, наблюдая за отплывающими судами. Мы даже хотели украсть рыбацкую лодку и ночью уйти под парусом на Мальту. С помощью одного моего знакомого, которого я знал еще по предвоенным посещениям Сплита, мне удалось достать морские карты. От него же я получил необходимые сведения о судоходном канале. Утром того дня, который мы наметили для осуществления нашей операции, я был разбужен громким криком: «В гавани пришвартовалось большое судно. Вероятно, пришло в Сплит ночью».

Мы бросились в порт, где действительно увидели судно под греческим флагом с портом приписки город Пирей[21].

Около трехсот поляков той же ночью, 3 февраля 1940 года, погрузились на борт греческого судна, которое 7 февраля прибыло в Марсель.

На французских армейских грузовиках нас отвезли из Марселя в лагерь, куда доставляли сотни поляков, ежедневно прибывавших во Францию. Нас разместили в переполненных сверх всякой меры казармах. Бывали случаи, когда на троих выдавалась одна походная кровать с соломенным тюфяком и одеяло. Кормили плохо и нерегулярно. Казармы кишмя кишели вшами. Предпринимались попытки сформировать из нас группы и подразделения под командованием старшего офицера. Но мы являли собой разношерстное сборище. Среди нас были представители всех воинских званий, от полковников до рядовых, и гражданские лица, которые понятия не имели, что такое построение и как следует отвечать во время переклички. Очередь, выстраивавшаяся за едой, напоминала многоножку. Все энергично двигали руками, стараясь добраться до самых недоступных частей тела, чтобы раздавить особенно наглую вошь, пристроившуюся пировать в заветном месте. По этой причине популярностью не пользовались построения, переклички и исполнение национального гимна, требовавшего стоять по команде «смирно».

В лагере мы провели две недели. Затем сержантский состав распределили по разным тренировочным центрам, разбросанным по всей Франции, а офицеров отправили в Париж в казармы Бессьера[22].

Там я впервые с сентября 1939 года увидел людей в польской военной форме. При входе в казармы стояли польские караульные, и хотя они отдали честь нашей изрядно потрепанной, непрерывно почесывающейся группе, но старались отвести взгляд от тряпья, в которое мы были одеты.

Мы построились. К нам вышел полковник в идеально сидящей форме с боевыми наградами и стал произносить речь. Чем дольше он говорил, тем больше раздражался. Наконец он не выдержал и, прервавшись на полуслове, спросил:

– Господа, не могли бы вы оказать мне любезность и стоять спокойно, пока я говорю?

– Нет, господин полковник, – раздался чей-то голос.

– Что значит «нет»?

– Нас поедом едят вши, господин полковник.