Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

В этом номере нужно было много кривляться, играть то смех, то страх, нужно было точно изображать, как я держу книгу, как листаю её, открываю и закрываю. Мне всё это нравилось. Татьяна выстроила композицию этого маленького пантомимического спектакля и помогла мне найти максимально выразительные позы и движения. Когда готовый номер мы показали девчонкам, они захлопали от восторга.

Я много раз исполню этот номер на разных сценах и перед очень разными людьми, пока он не начнёт вызывать у меня тошноту и отвращение. Но это будет потом. Тогда я чувствовал себя триумфатором.

Вторая идея, которая понравилась Татьяне, была рассчитана на двух исполнителей. Она называлась «Фотография».

По замыслу в фотоателье приходит человек, чтобы сделать портрет. Фотограф сажает его перед большим несуществующим фотоаппаратом и собирается сделать снимок. Но пришедший всё никак не может решить, как именно он хочет запечатлеться. Он то садится так, то эдак, то встаёт, то улыбается, то делает страшное, а то величественное лицо. Фотограф долго ждёт, раздражается, а потом неожиданно делает снимок в тот момент, когда его клиент сидит в самой нелепой позе и с идиотским выражением лица. После этого клиент так и остаётся в этом положении. Фотограф некоторое время недоумевает, а потом понимает, что тот превратился в фотографию. В смешное, нелепое фото. Тогда фотограф берёт зафиксированного клиента и выставляет в витрину.

Вот такой незамысловатый, но кривлячий номер я придумал и предложил. В качестве клиента я видел, разумеется, себя, а фотографом, конечно, Валерия Бальма. Больше никого на эту роль у нас в студии не было.

Татьяне понравилась эта идея. Она звонко смеялась, когда я показывал разные дурацкие позы, в которых хотел фотографироваться мой персонаж. Мы с радостью предложили поучаствовать в этом номере Валере.

После долгих и упорных репетиций мы вынуждены были отказаться от этого замысла. Причина была простая и непредсказуемая. У Валеры не получилось. Совсем!

Больше всех этому удивился я. Но и Татьяна, да и сам Валера были тоже растеряны. А у меня такое в голове не укладывалось. Как так? Идеальный, техничный, опытный, умный и ироничный Бальм не мог сделать совсем простых вещей. Человек, который исполнял «Парус» так, что, казалось, ветер по-настоящему дул в лицо, не мог сыграть элементарную маленькую роль.

Всё у него получалось чересчур. Он не мог просто ходить по сцене. Он либо семенил, либо совершал странные прыжки. Валера размахивал руками как птица, ходил как жираф, но не мог ничего сделать как человек.

А мимикой он совсем не владел. Его подвижное лицо всё время изображало что-то не то, что надо, и всегда слишком сильно.

Если нужно было сыграть простое внимание, Валера пучил глаза, если удивление, он разевал рот и хватался за голову, и так далее…

Но главное, все его рожи и ужимки были не смешные, не забавные и не симпатичные. Валера напрочь был лишён сценического комизма и шарма. Полностью!

Он старался. Очень. Просил ему объяснить, что в его исполнении не так, но не мог понять и повторить.

Тогда я впервые узнал, что умный и тонкий человек, живущий очень непростую жизнь, горячо преданный искусству, трудолюбивый и упорный, самоотверженный и бескорыстный в работе, жертвующий многим ради дела, прекрасно сложенный и физически готовый к задачам любой трудности… Что такой хороший человек может быть просто совершенно не талантлив именно в том деле, которым живёт.

Валера был полностью не годен для актёрской, лицедейской и сценической работы. Его великолепная техника и пластические возможности были вещью в себе. Он мог их демонстрировать, но не мог применить. Его всепоглощающая любовь к пантомиме была безответной.

Он мог делать свой «Парус» всю свою жизнь, оттачивать грань за гранью, но так и не завершить его никогда…

Валера Бальм был первым мною встреченным в жизни человеком, которого поглотила таинственная любовь к искусству… По многим признакам было видно, что он понимал, что порабощён. Понимал всё своё отчаяние, но жить не мог без своего искусства, без этого непостижимого несчастья. Он мог бы стать замечательным педагогом, учить людей пантомиме или ещё чему-то прекрасному. Но ему нужна была сцена. Ему жизненно необходимо было творчество.

Потом я встречу много людей, погубленных любовью к театру, поэзии, музыке, живописи… Я увижу, как гибнут ещё совсем недавно радостные и уверенные в себе люди.

Но Валера Бальм был самым первым.

Вскоре мне исполнилось 18 лет и пришла весна. Впереди отчётливо замаячила военная служба. А мне так хорошо, интересно и серьёзно жилось, что совсем не хотелось думать о предстоящем неизбежном. Я знал, что в армию идти придётся, но по-детски закрывал на это глаза и старался верить, что всё как-то само собой сложится и будет хорошо.

Учёба и студия полностью занимали меня. Ничего не отвлекало.

Я всё генерировал какие-то идеи. А Татьяна начала с нами делать концертный номер, в котором были заняты все. Как я понимаю теперь, этот номер должен был продемонстрировать, что в студии проделана большая работа, много людей обучены пантомиме и что студия полезна Институту пищевой промышленности. Тематически и идеологически номер должен был быть выдержан в правильном направлении, то есть антивоенном и миролюбивом.

Суть номера была такова: все мы, скукожившись, собравшись в комок, лежали на полу, мы были как бы зёрна, семена, некие зародыши. Потом рукой мы начинали изображать пробивающийся росток, следом второй росток и, извиваясь, превращались в деревце, сначала стоя на коленях, потом уже в полный рост. Всё это означало зарождение новой жизни. Потом мы превращались в птиц и красиво махали руками-крыльями… Ну и постепенно становились людьми и куда-то бежали, бежали, бежали, преодолевая разные препятствия на пути… И прибегали к свету. Бежал первым, солировал, был центральной птицей и главным деревом, конечно, Валера. В финале мы протягивали руки к солнцу. На лицах у нас должно было сиять счастье.

Сколько подобных номеров было сделано до и после по всей стране, даже представить нельзя. Но мы этого не знали.

Не помню, нравилось ли мне этим заниматься или нет. Но Татьяна была незыблемым авторитетом, и я не сомневался в том, что все её указания необходимо исполнять.

Всю весну мы много выступали. Участвовали в самых немыслимых мероприятиях и концертах. Зачем это было надо, я, признаться, до сих пор не понимаю. Но Татьяна не отказывала никому. Нам она говорила, что такие выступления закаляют и тренируют выдержку, говорила, что нужно радоваться любой возможности выступать и любая сцена – это сцена. Девочки наши ей безоговорочно поверили, им нравилось выступать где угодно, лишь бы к выступлению можно было долго готовиться.

Исполняли мы три номера. Сначала наш прекрасный Валера совершенно один показывал весь набор пластических возможностей и пантомимические трюки, то есть изображал стену, ветер, канат, шаг Марселя Марсо и много разнообразно извивался. Всем без исключения это нравилось, даже ветеранам труда. Вторым номером было массовое произрастание, полёт и бег к солнцу. Третьим номером я читал несуществующую книгу. Это всё, что мы могли предъявить миру.