Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

Она настаивала на том, чтобы у всех, кто пришёл в её студию, между собой не было никаких отношений, кроме совместной работы и искусства пантомимы. Она определённо имела опыт и отлично знала, что гаснет и гибнет в болтовне и чаепитиях, что за ними следует… А за ними следует праздность и благодушие. За ними следует удовольствие от самого общения и самодовольное ощущение принадлежности особому обществу и кругу.

Татьяна не позволяла в своей студии ничего постороннего, как недопустима шапка на человеке в храме. Она с самого начала приучала нас к тому, что занятие искусством – это процесс сакральный. Что это долгий и очень трудный путь, в конце которого радость возможна, но не гарантирована.

А там, куда я пришёл, было всё ровно наоборот. Там всё переплелось и перепуталось. Чаепитие переходило в репетицию, репетиция – в чаепитие. Там совместное безделье и праздность были почти так же ценны, как совместное дело. И, очевидно, совместное безделье и веселье, но обязательно на территории самого театра, ощущались и понимались как дело, а репетиции как веселье. Целью такого совместного пребывания были не только спектакли, но и само совместное пребывание.

Я успел увидеть, что людям хорошо, интересно и весело в театре «Встреча». Причём одинаково весело и хорошо на сцене во время спектакля и во время совместного чаепития в помещении за сценой. Я увидел, что им просто очень нравится так жить. Жить таким театром, который помимо радости совместной жизни даёт им ощущение успеха и восхищение зрителей.

Это потом я узнаю, что точно так же жили и работали многие и многие самодеятельные театры, какие-то клубы бардовской песни, поэтические объединения, фольклорные народные коллективы. В этих клубах и коллективах царили нешуточные страсти, случались запутанные романтико-эротические коллизии, а любовные треугольники были самыми простыми геометрическими фигурами.

Но это я узнаю потом, а тогда я уходил, отчётливо понимая, что то общество и тот образ жизни, в который меня пригласили, мне совсем, абсолютно, категорически не нужен. Он мне неинтересен. Мне не будет в нём весело и хорошо. Воспитание, которое успела дать мне Татьяна, уже укоренилось во мне. Как что-то необратимое.

Татьяне я не стал рассказывать о том, что видел, что понял и почувствовал. Хотя она ждала. Ждала, что я скажу хотя бы – ходил я или не ходил. Я чувствовал, что она ждёт, но не хочет спрашивать, не хочет показывать своё волнение и интерес.

– Ну что, сходил вчера? – спросила всё-таки Татьяна как бы между прочим, подойдя ко мне перед самым началом тренинга.

– Да, сходил, – как можно безразличнее ответил я.

– Ну и почему ничего не говоришь?

– А говорить не о чем, – сказал я и развёл руками.

– Что ж так? Андрей очень талантливый человек.

– А его не было, – ответил я тоном, означающим, что на эту тему я не хотел бы больше говорить, потому что она меня не интересует. – Татьяна Александровна, – продолжил я, оживившись, – вот вы преподаёте в Институте культуры сценическое движение и фехтование… А какое?

– Какое что? – спросила она несколько рассеянно, думая о своём.

– Какое фехтование?

– Любое, – ответила она так же рассеянно.

– А научите? Покажете?

– Покажу. В новом учебном году покажу обязательно, если захочешь.

– А можно раньше? Следующего учебного года у меня не будет… Мне скоро в армию, – весело ответил я.

Военная служба давным-давно, лет с десяти-одиннадцати, мною понималась, как что-то очень далёкое и неизбежное. К восемнадцати годам я уже привык жить в некоем ожидании этого этапа. И вот армия вдруг стала реальностью в виде точной даты моего призыва на службу.

Такое всегда происходит неожиданно, сколько бы ты этого не ждал. Внезапно!

Тогда служба в армии была делом совершенно обязательным. Служили все. Кроме студентов тех вузов, в которых были военные кафедры. Выпускники таких вузов по окончании учёбы получали звание лейтенантов и либо забывали об этом, либо направлялись в войска отслужить год офицерами. Военной кафедры в университете не было. Только в медицинском и политехническом были эти кафедры. Так что офицерские погоны мне не светили.

Не ходили на военную службу ещё те, у кого была медицинская справка о негодности к оной. Так что обладатели реальных или мнимых плоскостопий, энурезов, разнообразных язв, плохого зрения и так далее, вплоть до шизофрении, тоже об армии могли не думать. Но я был здоров и полностью годен к армейской службе.

Никакой реальной возможности раздобыть липовую справку о какой-нибудь болезни или увечье у моих родителей не было. А симулировать я не хотел. Для того чтобы добиться такой справки и получить так называемый «белый билет», нужно было симулировать серьёзно. Нужно было играть долгий, многодневный, а то и многонедельный спектакль. Уж если энурез, то изволь лечь в больницу на обследование и мочиться каждую ночь в постель. Долго. Я узнавал у ребят, которые через такое прошли. Им приходилось подолгу находиться под наблюдением врачей, которые не верили им, буквально как в своё время К. С. Станиславский не верил плохому исполнению роли. Симулянтам давали снотворное и не давали пить перед сном. Так, ребята, чтобы сыграть роль убедительнее, договаривались с соседями по палате или давали деньги медсёстрам, чтобы те подливали чьей-то мочи им в кровать… Ну а какие сложные и полифонические роли доводилось играть тем, кто решил «откосить» от армии, изображая шизофрению, остаётся только гадать.

Такого постыдного спектакля я исполнять не хотел. К тому же его нужно было повторять периодически до окончания призывного возраста. То есть до двадцати восьми лет.

Разумеется, идти в армию мне тоже категорически не хотелось. Но, поскольку никакого законного и нестыдного способа не ходить на службу в моём распоряжении не было, я решил так: раньше пойду – раньше вернусь.

Тогда ещё не вышли книжки про то, чем и как жила армия действительно. Ещё никто не мог себе представить появления романа «Сто дней до приказа». А фильмы про военную службу, что регулярно выходили тогда на экраны страны, рассказывали, что два года в армии – это прекрасная школа жизни, мужества, суровое, но почётное приключение… Что это просто серьёзная военная игра, с реальным оружием. А также закалка и неоценимый опыт, без которого настоящим мужчиной не стать.

Долетали слухи, что в армии случаются издевательства и проявление неуставных взаимоотношений. То есть в первый год службы будет очень трудно, а потом нормально. Ещё знающие люди говорили, что в армейском коллективе надо сразу себя проявить твёрдым человеком, показать характер и волю, не поддаться, не дать слабины – и всё будет хорошо.

Папа в армии не служил. Он закончил политехнический с военной кафедрой и о реальной службе ничего сообщить не мог. Дедушка воевал в самом начале войны, в самые страшные дни и месяцы. Защищал Москву. Был жестоко изранен и искалечен войной. Он был уверен, что мне в армию пойти нужно. Это будет полезно. Потому что все носители нашей фамилии никаких трудностей не боялись никогда. И его личный опыт говорил о том, что даже после страшных боёв, ранений и госпиталей можно закончить университет, что он в своё время и сделал.