Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина

Дальше? Артур звал в свои заграницы. Бросить все, довыполнив договор с Лиличкой. Дописать начатое. Тихонько уехать, никого не обидев, но и отказавшись от дальнейшего участия в лживых махинациях общественным мнением. Лиличка, не подозревающая даже о моем прозрении, обещала золотые перспективы, соблазняла славой, карьерою и своим якобы страшно дружеским отношением.

Я подвела обоих. Не сказать вернее: кинула. Почему? Не знаю. Нужно было время, чтобы очиститься. Нужна была смена обстановки и полное самообновление. Книгу я дописала. Только вовсе не так, как ожидали Лиличка или Артур. Я написала правду. Рассказала о лжи в предыдущих своих «журналистских расследованиях». Обманом пропихнула эту книгу в типографию и… сбежала в Крым, никому не сообщив о своем новом месте пребывания. Красиво, сильно, смело? Да. Но при этом и страшно подло. Лиличке я раскурочила этим бизнес, Артуру — душу и нечаянно мною порожденную веру во все хорошее. А себе? Во всяком случае, удовлетворения никакого не получилось. Тираж правдивой книги попросту не пустили в распространение. Героини из меня не получилось, и мир — точнее тот кусочек мира, который когда-то удостоил меня своим вниманием — довольно быстро забыл о Сонечке Карповой и ее писательских изысканиях.

Вернувшись в Москву спустя год, я, разумеется, постаралась никак с бывшими своими работодателями не пересекаться. А это, между прочим, оказалось не так просто. Все структуры, расценивающиеся раньше мною, как потенциальные места для заработка оказались теперь если не подразделениями, то партнерами и приятелями Рыбко-Лиличкиной компании. Что поделаешь, общество движется к монополизации. И из-за этого его продвижения я осталась без журналистско-корректорской практики.

Какое-то время посокрушалась, и даже собиралась уже наниматься к законной своей родительнице в услужение. Маман по-прежнему руководила крупным агентством недвижимости и, вероятно, в работе бы мне не отказала. Проситься к ней было очень стыдно, ведь я уже делала это пару лет назад. И что? Проработала несколько месяцев, скукожилась вся от шлейфа «хозяйская дочка», разругалась с маман из-за ее самодурской манеры руководить и ушла от греха подальше, чтобы не портить себе нервы, а маман — репутацию. И что же, снова сдаваться в маманское рабство?

Отец, с которым маман рассталась еще в самом начале своего звездного пути, посмеивался, когда я жаловалась ему на возникшую дилемму: «То ли тыняться безработною, то ли сдаться маман на растерзание»:

— У тебя, Сонька, мания маманского величия. Александра Георгиевна, конечно, великая женщина, но далеко не всемогущая. Устроить тебя на работу, может, и устроит. А вот сделать так, чтобы ты не удавилась на этой работе с тоски — не сумеет. Не ходи ты к ней, не клад ей грех на душу.

Увы, отец был прав. В сущности, он-то меня и растил-всопитывал, потому знал довольно хорошо и умел верно прогнозировать все мои придури.

В общем, снова устраиваться в агентство к маман я не стала.

К счастью, происходящие со мной случайности еще не разучились быть счастливыми. Волею обстоятельств, я была представлена нашему Марику и вернулась к актерской деятельности. Я и сама обалдела, получив предложение от этого полурежиссера, полумассовика-затейника, полубизнесмена. Роль у него в «Новогоднем безобразии», видите ли, совсем под меня. А актриса, которая этой ролью кормилась каждый Новый Год, «выросла из наших штанишек и пошла по рукам». В смысле, к другим режиссерам перевербовалась на более солидные занятия., Марик ее на более солидные брать не хотел — не дотягивала. Хотя мог бы и «дотянуть», я так считаю. Своих актеров надо ценить и растить, а не новых набирать… Тем более поприще для «дотягивания» имелось: не одними утренникам жила труппа. В репертуаре было три сильных, хорошо откатанных спектакля. С ними театр даже на зарубежные гастроли этим летом ездил. А еще одна мощная довольно пьеса находилась сейчас в работе… Разумеется, я на предложение Марика согласилась с подспудной мыслью потихоньку из «Новогоднего безобразия» перебраться в ту серьезную вещь… Но не об этом сейчас речь.

Итак, с работой образовалось, с жильем и заработками — тоже. Маман, как человек иногда мыслящий удивительно рационально, сотворила верную вещь — зазвала квартирантов в обе мои квартиры (комната в коммуналке — это от бабушки, а однокомнатная в новостройках — это давний подарок маман). Приехав из Крыма, я поначалу оторопела — где жить-то? А потом очень быстро сообразила, что мне такой расклад даже на руку. Сняла на деньги квартирантов комнату неподалеку от театра. Вернее от института, с актовым залом которого наш Марик договорился об аренде. Да и жила теперь, что греха таить, никак не на скудные свои актерские средства, а на остатки квартирантских взносов. Так что маман поступила очень правильно.

Кроме всех прочих удобств от такого положения дел, важным казалось также то, что найти меня Лиличке и Рыбке теперь было не так просто. То есть нашли бы при желании — я сдуру массе общих знакомых позвонит успела — но пришлось бы потрудиться. Видимо, трудиться было некогда.

И все обошлось бы, вероятно. Мы бы с Лиличкой, наверное, попросту никогда больше не встретились… Если бы не этот, ни в какие ворота не вписывающийся приступ глупости, охвативший меня в бутике. Совершенно не имея на то причин, я сама передала себя в руки Геннадию.

Вот, собственно, такая у всей этой сцены в бутике предыстория. Рада, что теперь вам все ясно. Устраивайтесь поудобнее, будем следить, что дальше.

«За мной пришли,/Спасибо за вниманье./ Сейчас, должно быть будут убивать!»

* * *

— Все-таки твое наличие на этом свете дороговато мне обходится, — продолжает, меж тем, Рыбка. — Ага! Я как узнал, что ты в Москву вернулась, хотел встретиться… Не боись, не о счетах речь. Взять с тебя, я так понимаю, все равно нечего. Хотя по-чести так ты хотя бы за загубленный тираж расплатиться должна. Но я не из-за денег. Хотел понять. В глаза взглянуть, как минимум. Ты ж понимаешь. Я возможностями располагаю. Мать твою, вот, например, расспросить более подробно можно было. Не как этот идиот Карпик. Помямлил что-то помямлил, она его красиво послала — он и ушел.

Сил на внешний лоск у меня уже нет, потому лицо моментально сереет.

— Вот то-то — самодовольно хмыкает Рыбка. — Верно понимаешь. Здоровье матерей — вещь хрупкая. Какой бы упертой дамочка не была, мы бы информацию из нее при желании вытянули… Да не пугайся, не пугайся, не того ты полета птица, чтоб на острые меры ради тебя идти… Просто понимай, что от нас так просто не спрячешься…

Каюсь. Тут Рыбка понял меня не правильно Опасаться за здоровье маман мне как-то в голову не пришло. Она же совсем не при чем и она же совсем в другой отрасли. То есть, уперлась бы, конечно, ничего бы о моем местонахождении говорить не стала. Но Рыбка бы и не особо выпытывал, просто хвост бы на маман натравил, и все. Моментально наши с ней встречи отследил бы. Переживала я сейчас из-за другого. О визите Карпика маман мне ничего не рассказывала. Почему? В «не хотела тревожить» и прочий бред я совсем не верю… Выходит, грош цена померещившейся мне между мной и маман искренности. Никогда она меня ровней считать не станет. Как была я для нее пустым местом, обязанным вызывать инстинкты заботы, так и осталась. И это обидно, между прочим. Мне-то казалось, что между нами теперь понимание и взаимоуважение… Хотя, маман права. Я действительно бестолочь. Иначе поняла бы, что поступаю очень странно. С прежними друзьями общаться не собираюсь, работу меняю накорню, квартирантов прошу оставить, а сама снимаю другое жилье. Тут любой человек поймет, что девочка от кого-то скрывается. Любой человек — просто поймет. А маман — еще и обидется страшно. Есть у нас с ней такая дурацкая привычка — все друг от друга исходящее на тон острее воспринимаем, чем должно. То есть наверное маман обиделась, что я ей ничего не рассказываю о том, от кого прячусь, и в ответ решила ни слова не сказать мне о расспросах Карпика. Глупая мстишка… Вредная… Интересно, что еще госпожа родительница от меня скрывает?!