Евангелие зимы - Брендан Кили

– Это инсинуации, – продолжал я как можно медленнее, чтобы казаться спокойным. – Это бестактно, бесцеремонно. Они там не работали, а я работал.

– О Эйден, пожалуйста, – взмолилась мать. – Ты говоришь правду? Это очень серьезно!

– Я тоже серьезен. Ничего не было.

– Но это в газетах по всей стране! Просто эпидемия! Масштабное замалчивание! Неминуемо будет подан коллективный иск!

– Я там ничего такого не видел, – повторил я. – И меня уже тошнит от всего этого.

– Все виновные должны понести наказание как обычные граждане, – продолжала мать. – Не только растлители, но и те, кто содействовал преступлениям. Подонки! – Мать встала, пересекла кухню и обняла меня.

Я прижался лицом к ее груди, чтобы не смотреть ей в лицо. Я не знал, сколько еще продержусь без истерики.

– Все меня только об этом и спрашивают, будто я виноват. Я ничего не сделал, – пробормотал я. – Я там работал, теперь не работаю, больше мне добавить нечего.

Мать держала меня в объятиях, и я не вырывался. Наконец она глубоко вздохнула.

– Я тебе верю, – сказала она. – Не будем больше возвращаться к этой теме. Я боялась, что мы тоже… жертвы.

Мы помолчали. Мать снова крепко меня стиснула. Я задержал дыхание и медленно выдохнул. Наконец она отодвинулась, но осталась стоять рядом. Я едва сдерживался и боялся, что она это заметит.

– И вот еще, Эйден: я помню, ты уже говорил это, но ты никогда больше не пойдешь в ту церковь. И я тоже. Раньше я не была готова, а теперь… С какой стати мне туда ходить? Вся эта организация… В голове не укладывается. – Ее голос стал тише, зазвучал словно издалека. – Хотя все было бы иначе, – сказала она, отходя к столу и прикуривая сигарету, – все было бы иначе, окажись мы среди жертв. – Она затянулась и выдохнула дым, не глядя на меня. – К счастью, мы не жертвы, и это самое важное.

– Правильно, – сказал я. – Точно.

Спокойнее мне не стало. По телу распространялось странное онемение.

Я поднялся к себе в комнату, вынул из сумки учебники и сел заниматься, но задачи по геометрии вдруг превратились в непроходимый лабиринт. Теоремы я знал, но вспомнить не мог. Учебник словно оказался написан языком, который передразнивал то, что я чувствую. Строчки, одна за другой, намекали на простоту и прозрачно указывали направление, которое вело к определенному финалу. В цилиндрах на схеме я видел следящие за мной сузившиеся глаза. Они ждали ответов, но как быть, если ответов нет, и ситуация смешана с неопределенностью и самой гнусной грязью, и ничего нельзя объяснить? Вот почему газетная статья была ложью. Случившееся невозможно уложить в несколько абзацев, напечатанных в форме перевернутой пирамиды.

Попытка взяться за «Нортоновскую антологию» тоже не увенчалась успехом. Я не запоминал предложений и впустую перечитывал текст вновь и вновь. Не дождавшись от класса ответов на свои вопросы, мистер Вайнстейн тряс над головой «Антологией»: «Все ответы здесь! Неужели никто не читал поэму? Ответы здесь, у вас под носом! Придется выучить материал из этой книги, если вы собираетесь сдавать экзамен по программе повышенной сложности!»

Я запустил «Антологией» в угол и попал в книжный шкаф. С полок обрушилась лавина книг. Шкатулка для сигар из сувениров Донована-старшего ударилась об пол и вывалила содержимое на ковер. Снежный шар не разбился, покатившись по полу; радужный снежный вихрь отразился в полированной ножке кровати. Я вскочил, схватил шар и с размаху метнул его в пол, прежде чем понял, что делаю. Стекло будто взорвалось – уцелела лишь черная подставка с надписью «Магия Рейкьявика». Без оболочки от магии осталось жидкое пятно на ковре, а искристый снег обратился в серый прах.

Я забегал по комнате. Здесь все можно было разбить: синтезатор и металлический пюпитр – о столбик кровати, фотографию двух женщин на Бруклинском мосту можно сжечь на спичках. Старый, выцветший экземпляр «Франкенштейна», проехавшийся по полу, можно изодрать и выбросить клочки из окна, как пепел или мелкий сор, падающий с огромной высоты. Даже в своей комнате я уже не был в безопасности.

Мать окликнула меня из коридора, через секунду постучала в дверь и вошла, не дожидаясь ответа.

– Что случилось? Я слышала удар и треск.

– Я хотел отодвинуть полку, ничего не снимая…

– Что? – Она уперлась руками в бока.

– Хотел больше места, чтобы поднять подножку у кресла.

Мать выглядела измученной и постаревшей. Я заметил, что она без макияжа. Она вздохнула:

– С тобой все в порядке?

– Да.

– Я рядом, Эйден. Нужна помощь – говори. – Она постояла еще секунду, и ее губы через силу сложились в улыбку. – Я немного знаю, каково это, когда тебя предают.

– Хорошо. – Я поколебался. – Просто… Я, наверное, тоже невольно лгу. Вся эта работа, которую я для них сделал… Столько работы… Слишком много лжи… Я запутался. – Мне пришлось замолчать, чтобы не сказать лишнего. Казалось, я едва удерживаюсь, чтобы не сблевать.

– Я знаю, дорогой, – сказала мать. – Я знаю. Я рядом. – Она улыбнулась мне. – Слушай, вот что: давай закажем пиццу и посмотрим телевизор. Тебе много задали? Ты успеешь?

– С удовольствием, – ответил я. – Мне ничего другого и не хочется.

– Мне тоже.

Я сказал, что сначала приберу бардак, который устроил, а потом спущусь к ней на пиццу перед телевизором. Большая часть безделушек, которые Донован-старший привозил мне из своих поездок, отправилась в мусорную корзину. Какой смысл их хранить?

Потом мы уселись на маминой кровати, пристроив пиццу со шпинатом и оливками на тумбочку, и посмотрели три серии теледрамы, не получив никакого удовлетворения: за все потраченное на телевизор время мы не пришли ни к какому решению, оставшись в напряженном ожидании и понимая, что скандал только разгорается и затихнет очень не скоро. Но когда я поднялся, чтобы идти к себе, мама схватила меня за руку.

– Я уже говорила и повторяю самым серьезным образом, – сказала она. – Я считаю, мне лучше поверить тебе, Эйден, без всяких колебаний. Я должна это сделать. Я же могу тебе доверять?

– Да, – сказал я. – Доверять и верить.

Но если я собрался и сам себе поверить, надо было регулярно посещать школу. Во вторник на всех уроках я сидел идеально собранно, делая вид, что внимательно слушаю. Мистер Вайнстейн меня не спрашивал; миссис Мартелли ничего не сказала, когда я не сдал домашнюю работу по геометрии. Выкручусь, говорил я себе, справлюсь. Выйду сухим из воды. Подозрения в отношении меня и других, хоть как-то связанных с Драгоценнейшей Кровью Христовой, скоро начнут стихать и сойдут на нет, все вернется на круги своя, каждый займется своими делами. Это же рекомендованный целительный бальзам для преодоления общенационального страха – развейся либо займись делом. Поезди по городу на машине, пройдись по магазинам, сходи в кино или на бродвейское шоу. Прими все как есть и не старайся понять.