Кодекс 632 - Жозе Родригеш Душ Сантуш

— Ну вот, собственно, и все, — завершил Сарайва свою длинную лекцию. Через три недели после того как третий том «Истории сексуальности» был отдан в печать, Мишель Фуко внезапно потерял сознание и был госпитализирован. У него нашли СПИД. Философ скончался летом 1984 года.

Томаш пролистал блокнот от начала до конца и обратно.

— Хм, — хмыкнул он, задумчиво всматриваясь в записи. — Ни единой подсказки.

— Какой подсказки?

— Для загадки, которую я пытаюсь разгадать.

— Загадки о Мишеле Фуко?

Томаш рассеянно провел рукой по лицу.

— Да, — обронил он.

В двух шагах от них простирался бескрайний океан; неутомимые волны катились к берегу, сверкая и переливаясь миллионами бриллиантов. В последний предвечерний час тучи рассеялись; солнце сбросило траурный покров, чтобы опуститься за линию горизонта в сияющих праздничных одеждах.

— В чем суть твоей загадки?

Томаш колебался. А что если показать Сарайве ребус? В конце концов, что он теряет? У профессора философии наверняка найдется какая-нибудь яркая идея. Полистав блокнот, Норонья отыскал заветную фразу и показал ее Сарайве.

— Видишь?

Сарайва бросил взгляд в блокнот и глубоко задумался, уставившись на море. Линованная страница по-прежнему вопрошала:

QUAL О ECO DE FOUCAULT PENDENTE А 545?

— Что за чушь?! — опомнился Сарайва. — Какое еще эхо Фуко? — Он повернулся к Томашу. — Ты можешь мне объяснить, что это за эхо такое?

— Не знаю. Я думал, ты мне скажешь.

Профессор философии придвинул блокнот поближе.

— Mon cher, я даже не представляю. Кто-то, ставший эхом Мишеля Фуко?

— Интересная идея, — задумчиво отозвался Томаш. И тут же опомнился: — Ты знаешь, кто это может быть?

— Иммануил Кант, больше некому. Хотя, если по-честному, то это Мишель Фуко эхо Канта, а не наоборот.

— А у самого Фуко были последователи?

— У Мишеля Фуко было множество последователей, mon cher.

— Кто-нибудь из них висит на 545?

— Я не могу ответить на этот вопрос, поскольку вообще не понимаю, о чем речь. Как можно висеть на 545? И почему именно 545?

Томаш не спускал глаз со своего собеседника.

— У тебя не возникает никаких ассоциаций?

Сарайва закусил губу.

— Нет, mon cher, — сказал он, покачав головой. — Совершенно никаких.

Томаш со вздохом захлопнул блокнот.

— Черт! — выругался он сквозь зубы. — Я так надеялся что-нибудь обнаружить. — Он махнул рукой официанту, скучавшему неподалеку: — Счет, будьте добры!

Сарайва переписал загадочную фразу в свой ежедневник и убрал его в карман куртки.

— Я полистаю книги, — пообещал он. — Вдруг что-нибудь найду.

— Спасибо.

Официант принес счет, и Томаш расплатился. Историк и философ поднялись из-за стола; пришло время расходиться.

— Что ты намерен делать? — поинтересовался Сарайва.

— Поеду домой.

— Нет. Я о твоей загадке.

— Ах, да. Пойду в магазин и скуплю все книги Фуко и о Фуко, которые сумею найти. Ключ может оказаться в одной из них.

Они вышли из ресторана и вместе дошли до парковки.

— Мишель Фуко был необычным человеком, — заметил Сарайва перед тем как распрощаться.

— Правда?

— Великий философ и блестящий историк. Мыслитель, доказавший, что объективной реальности не существует, что едва ли существует объективная, что истина релятивна и зависит от нашей точки зрения. Знаешь, что он сказал на закате дней о деле всей своей жизни? «Все это время я только и делал, что сочинял небылицы».

Любовный недуг проходил, а с ним утихало и чувство вины. Лихорадка, поразившая Лену и Томаша в первые дни романа, сошла на нет, страсть обернулась рутиной. Вспыхнувшее до небес чувство немного угасло, кровь больше не кипела в жилах, земля перестала уходить из-под ног, и сердца стали биться ровнее. Буря улеглась; то, что прежде было наваждением и безумием, превратилось в счастливые, но покойные будни.

Теперь, поднимаясь по пропахшей сыростью лестнице дома на улице Латино-Коэльо, Томаш не испытывал мучительного и радостного томления, что охватило его, когда он впервые оказался на пороге дома своей возлюбленной. Лена принимала его с неизменной теплотой, но без прежнего пыла, вечерние визиты профессора сделались для нее приятной привычкой, неотъемлемой частью лиссабонской жизни. Первое время их свидания были скоротечными прелюдиями к слиянию тел. Едва они успевали утолить неодолимое желание, терзавшее плоть, как в крови снова разгоралось всепожирающее пламя. Вскоре Томаш начал уставать, после таких бешеных соитий он чувствовал себя опустошенным, выжатым до капли и уже стал опасаться, что вот-вот пресытится великолепным телом шведки. Им пришлось научиться охлаждать свою страсть, длить любовную игру, до последнего держать похоть в узде, находя немыслимую сладость не только в ее утолении, но и в воздержании.

На этот раз Лена встретила его в полупрозрачном белом пеньюаре; сквозь тонкий шелк четко проступали очертания ее высокой груди и тугих сосков, словно молоком, налитых желанием. Томаш бросился на шведку, словно дикий зверь, полный решимости в тот же миг сорвать диковинный спелый плод, но девушка ловко отстранилась, одарив незадачливого любовника игривой улыбкой.

— Жди, еще не пора, — распорядилась Лена. — Попозже я найду, чем тебя порадовать, если будешь хорошо себя вести. — Она легонько щелкнула его по носу и повторила: — Я сказала, если будешь хорошо себя вести.

— Позволь хоть прикоснуться…

— Нет. — Девушка развернулась и двинулась прочь по коридору, призывно покачивая бедрами. Обернувшись, она послала Томашу улыбку, исполненную коварства. — Нельзя получить все сразу. У нас в Швеции говорят: один обещанный поцелуй стоит двух полученных.

Влюбленные устроились на диване, поблизости от обогревателя; Лена принесла липовый чай и шведские булочки с корицей. Томаш сделал большой глоток и надкусил румяную булочку.

— Вкусно, — похвалил он, наслаждаясь великолепной сдобой с густым коричным ароматом.

Лена кивнула на пластиковый пакет у его ног.

— Нашел книгу Фуко?

— Ага, — подтвердил Томаш. — Только не «Слова и вещи». — Он достал увесистый том, озаглавленный «Надзирать и наказывать». — Так бразильцы перевели «Surveiller et punir». Представляешь, в Португалии эту книгу вообще ни разу не издавали.

— Но это ведь не важно?

— Пожалуй.

— А другая? Уже прочитал?

— Да.