Кодекс 632 - Жозе Родригеш Душ Сантуш

В голове Томаша эхом звучали слова Лены. «Ты ведь не занимаешься любовью с женой, правда?» — спросила она, не скрывая острой тревоги. Он и вправду не притрагивался к Констансе уже давно. С тех пор как начал ей изменять. Но может ли он поручиться, что этого никогда не произойдет? Может ли он обещать такое? Вопрос Лены застал его врасплох, вырвал из любовной неги, подействовав, словно ушат ледяной воды. Словно кто-то внезапно включил яркий свет. Или выключил, как посмотреть. Как же ему с этим справиться? Ведь заниматься любовью с обеими женщинами означает обманывать обеих. Что же будет с ним, с его женой, дочерью, любовницей? Хватит ли ему тепла на всех? Сумеет ли он остаться хозяином своей судьбы? Сможет ли прожить без правды? Но что такое правда? А что если Сарайва прав, и объективной истины не существует? Возможно. Но взамен человеку дана другая истина, субъективная. Нравственная.

Правда совести.

На самом деле он давно уже не живет ни по правде, ни по совести; он существует в мире иллюзий, фальши, лжи. Обманывает жену и скоро начнет обманывать любовницу. Чем обернется эта ложь для трех женщин, чьи судьбы переплелись с его судьбой? Вопрос Лены был не случайным и не праздным, он шел из самой глубины души, впитав все страхи и надежды, дремавшие в ней, и теперь, вглядываясь в них словно в зеркало, Томаш с трепетом узнавал очертания собственной души.

Что за странная история с ним приключилась? Куда он позволил себя завести? Не в те ли непроходимые дебри, где таились его собственные страхи, ждали своего часа его собственные тревоги? Чем была для него связь с Леной? Просто сексом? Поиском новых ощущений? Минутным помрачением? Головокружительной авантюрой с риском вместо афродизиака? Нет, здесь речь шла о совсем иных вещах. О забвении, убежище, надежде на спасение.

О бегстве.

Томаш кивал собственным мыслям, понимая, что нашел название недуга и поставил себе единственно верный диагноз. Бегство, вот что это было. Наверное, от Лены исходила не только чувственность, но и мощные флюиды надежды, надежды на спасение от вечно усталой жены, проблем с Маргаритой, безденежья и безысходности. Лена протянула ему спасительную соломинку. Ключ в мир мечты. Мечты, которая гасла с каждым днем, химеры, которая делалась все бледнее, фантазии, постепенно терявшей свое очарование. Что же останется, когда все пройдет?

Шведка была способом убежать от всех проблем сразу. И этот способ оказался действенным, но до поры до времени. Проблемы никуда не делись, они отступили и притаились, поджидая, когда чувство к Лене начнет меркнуть. Томаш чувствовал себя кроликом, который замер посреди шоссе в ярком свете фар. Зверек не может двинуться с места, зачарованный дивным светом, рассекающим ночную тьму, и не подозревает, что из мрака на него неумолимо движется огромный железный зверь, который размажет глупую животину по асфальту и помчится дальше. Норонья понимал, что с ним творится нечто похожее. Сумеет ли он спастись? Прогонит ли наваждение? Или останется покорно ждать своей судьбы, не в силах победить чары дивного света?

Томаш смотрел на Констансу. Спящая, с разметавшимися по подушке волосами, она казалась невинной и беззащитной. Он вздохнул. Дело было не в Лене, а в нем самом; в жизни, которую он вел, страхах, которые его одолевали, надеждах, которыми он вдохновлялся, проблемах, которым не было конца. Констанса была воплощением тревоги; связь с Леной стала прочной раковиной для напуганного моллюска, билетом на волшебный корабль, способный пронести пассажира через бурное море к берегу свободы и покоя. И только теперь Томаш начал подозревать, что поднялся на борт не того корабля; кто знает, сколько бурь придется пережить, прежде чем вдали забрезжит обетованный берег, кто поручится, что этот берег существует?

Норонья легонько погладил Констансу по волосам. Во сне жена вздыхала и хмурилась, словно дневные заботы не оставляли ее и ночью. Томаш ласково провел кончиком пальца по гладкой и теплой щеке жены и вдруг понял, что билетов на самом деле два, туда и обратно, и что ему предстоит сделать выбор. Он огляделся по сторонам, словно ища поддержки у тонувших в сумраке стен родного дома, вдохнул едва ощутимый аромат любимых духов Констансы. Томаш еще долго сидел у изголовья, храня сон жены, вглядываясь в родные черты. Он принял решение.

На подъезде к Чиадо как всегда образовалась пробка. Покрутившись по Руа-ду-Алекрим в поисках парковки, Томаш оставил машину на площади Луиса Камоэнса и присоединился к толпе пешеходов, направлявшихся в Верхний город. Навстречу им, из Верхнего города в Нижний двигалась такая же толпа, и каждый в ней переживал из-за нехватки денег, скучал по подружке, ненавидел босса, жил своей неповторимой маленькой жизнью.

Преодолев сопротивление толпы Томаш добрался наконец до истока Руа-Гарретт. На некогда широкой улице было не протолкнуться из-за столиков бесчисленных летних кафе, занятых голодными клиентами, среди которых нашлось место для самого Фернандо Пессоа, восседавшего на скамье нога на ногу, всего из бронзы, от шляпы до ботинок. Томаш поискал глазами белокурую гриву Лены, но девушки нигде не было. Тогда он свернул налево, к величественному подъезду кафе «Бразилейра», которое путеводители в один голос именовали осколком старого богемного Лиссабона.

Переступив порог кафе, посетители переносились в двадцатые годы XX века. Изнутри «Бразилейра» была оформлена в стиле «ар нуво», ее лакированные деревянные стены украшали завитки, розетки и рога изобилия, отчаянно модные в ту эпоху. Пол был выложен черно-белыми плитами в шахматном порядке, с потолка свешивались огромные люстры со множеством затейливых подвесок. Левая стена была зеркальной; в ней, создавая иллюзию бесконечного пространства, отражался зал со всеми его столами, стульями и публикой. Правую сторону занимала огромная барная стойка, отделенная от основного помещения коваными решетками в стиле модерн. Вина и водки, виски и джина, бренди и ликеров в баре имелось предостаточно и на самый взыскательный вкус. Стрелки старинных часов с римскими цифрами на циферблате вечно показывали одиннадцать.

Свободных столиков не было, и Томашу пришлось подсесть к одному из посетителей. Устроившись за столиком боком к зеркальной стене, так, чтобы не упускать из виду вход, Норонья заказал жасминовый чай и пирожное со взбитыми сливками. Его сосед читал журнал. На развороте было напечатано длинное интервью с хитроумным тренером «Бенфики», разглагольствовавшим о новой системе подготовки и фантастических контрактах, призванных сформировать «новый становой хребет» команды. Томаш краем глаза рассматривал незнакомца: это был седеющий субъект с огромной лысиной, должно быть предприниматель или финансист. Официант не успевал всех вовремя обслужить, нервничал и то и дело спотыкался; впрочем, он оказался настоящим профессионалом и сумел разместить на крохотном участке стола чайник, чашку, сахарницу и блюдо с пирожным, хоть и не с первого раза. Томаш заплатил по счету, и официант с легким поклоном удалился.

Чтобы скоротать время, Норонья достал телефон и набрал номер Нельсона Молиарти. Американец ответил сонным голосом: судя по всему, телефонный звонок послужил для него будильником. После дежурного обмена вежливостями Томаш сообщил, что в интересах расследования, которое вот-вот войдет в решающую фазу, ему придется отправиться в командировку. Нельсон, разумеется, пожелал знать детали, однако Норонья ушел от ответа, заверив Молиарти, что был бы рад сообщить что-то определенное, но вопросов по-прежнему остается больше, чем ответов. Поворчав, американец согласился оплатить поездку из средств фонда: жалеть деньги для дела было не в его правилах. Получив карт-бланш, Томаш позвонил в туристическое агентство, чтобы заказать билеты и забронировать отель.