Князь Рысев 4 - Евгений Лисицин

Я проморгался — ни сержанта, ни физрука и рядом не было, только лишь обеспокоенная до осатанения моська Лиллит.

Я покачал головой, прогоняя морок, она же, на миг оглянувшись, впала в неизбывный панический ужас. Толкнула меня вперед, повалилась на меня сверху, помогая уйти от хлещущих во все стороны щупалец Виты.

Боль пришлась ей не по вкусу. И без того черные глаза обещали вспыхнуть адским пламенем. Облик несчастной преображался не хуже, чем от эликсиров Менделеевой — словно желая собрать в себя все клише демонического воздействия, она росла в размерах. Треснула, захрустела корка демонической брони, осколками падая наземь, высвобождая полную и плотную красивую грудь. Кожа, будто хватая жар из адского пламени, краснела, образуя вокруг себя ореол алого дьявольского свечения. Красиво, заменив собой кровь, побежав по венам, сквозь кожу проступало яркое сатанинское пламя. Рога, пробив корку кожи на голове, исходя кровью, завивались, стремились к небесам — куда там самому Сатане?

Передо мной росла новая принцесса преисподней.

Не желая ведать стыда, едва ноги обросли мхом шерсти, а из человеческих ступней, размалывая плоть, пробились огромные, едва ли размером не с таз копыта, она сорвала с себя набедренную повязку. Словно желала избавиться от всего того, что соединяло ее с постыдным, жалким прошлым.

Пышущий жаром лобок, увитый пышными кустами волос, словно нарочно манил к себе взгляд.

— Это было нехорошо, Федя. — Взгляд желтых, золотистых, будто украла их у Биски, глаз уставился на меня из темноты. Мгла, правившая здесь веками, не просто отступала — трусливо бежала, признавая в Вите повелительницу.

И ее самой, и этих глубин…

Она наступала на нас неотвратимостью. Будто вылакала саму греховную суть наших душ и переродилась в абсолютное, нагое и ничем не прикрытое возмездие.

С таким Каратель шел мстить за убитую семью.

Цоканье громадных копыт грохотом отражалось в ушах — каждым шагом она как будто намекала, что время игр прошло.

Пришло время действовать…

На Лиллит больше не было никакой надежды — охваченная паникой, прижав руки к лицу, она свернулась калачиком. У нее не было и тени той отваги, с которой она вступила в бой.

Жаль, подумалось мне, что мы не договорили. Я рывком поставил себя на ноги, бросился вперед, будто собираясь словить на своей спине всю мощь будущих атак Виты.

Новые способности бурлили в моей крови возможностями, взывали отринуть здравомыслие и, словно обезумевший наркоман, хватали за руки воспаленное воображение.

Будь я на их месте, делал бы то же самое.

Импровизация рождалась из симбиоза глупости, безумия и щепотки невозможного. Сливаясь в бешеном танце, они выдавали стаккато идей, заставляя действовать.

Ошалело, будто не ведая, что творю, я хватался за растянутые до предела, маячившие перед самым лицом нити — грохочущая ярость Виты на мгновение захлебнулась. Я спутывал нити ее эмоций, привязанностей и воспоминания воедино — а абилка-то хорошо работала! Сумбур едва ли не взрывом щелкнул по моей названой сестре, полоске маны резко поплохело.

Теряя над собой контроль, не в силах устоять на ногах, она по инерции тащилась вперед. Подняв тучу пыли, грохнулась оземь, широко расставив руки, едва не придавив своей тушей Лиллит.

Пепельноволосая кукловод жалась от ужаса. Босые пятки перебирали по земле, силясь утащить ее прочь, пока она беспомощно не уткнулась спиной в торчащий из-под земли монолит.

Вита поднималась неспешно, но опасно. Копыта оставляли в земле выдавленные дымящиеся проплешины — жар ее шагов касался даже меня, бил в лицо.

Там, где я стремился сдержать внутреннего демона, она дала ему полную свободу. Гогоча от переполняющего могущества, он захватывал все больше и больше частей ее тела. По плоскому животу побежала сатанинская скверна, руки обросли бесовской коркой, пальцы обратились когтями.

Размашисто и как будто случайно она ударила наотмашь, назад — прямо в тот момент, когда я стремился повторить свой фокус с сумбуром.

Меня отбросило волной — боль ужалила в живот, заставила согнуться. Словно пушинку, меня протащило по земле, осколки недавних булыжников нещадно драли кожу и одежду. Во рту я ощутил металлический привкус крови.

Вставай, велел самому себе — изможденное, измученное тело жаждало лишь отдыха. Сила воли брала плоть на поруки, выискивая в той остатки последних сил.

Ладонь скользнула по земле, согнав набежавший налет легкой пыли. Я не сразу, лишь мгновение погодя понял, что вижу перед собой.

Выщербленные временем и нашей схваткой узоры.

Узоры, которые я видел на обломке, что притащила мне Катя. Сатанинские письмена тайнописью бежали по избитой земле.

Мой взгляд скользнул по где-то покоящемуся во мгле и на алтаре кристаллу, Бискиной тюрьме. Это не она на алтаре, кольнула меня мысль.

Мы все на алтаре…

Маленькое соломенное нечто рвануло наперерез исполинской полудьяволице прямо из теней.

В косых, грубых, торчащих потрохами соломы очертаниях лишь с трудом можно было признать приснопамятного Муню. Лиллит, еще недавно готовая обмочиться от ужаса, застыла в некоем незримом трансе. Глаза опасно горели голубым, едва ли не святым сиянием.

Муня не ждал, Муня не ведал опасений, только лишь скорость, гибкость и стремительность.

Он ушел из-под обрушившегося на него кулака, проскочил у Виты между ног, не успев встать, рванул собственное тело в могучем прыжке. Словно клещ, вцепился в черную, блестящую, будто обсидиан спину.

— Мелкая, поганая… — Ругань лилась из Виты нескончаемым потоком. Гадкая кукла оказалась назойливой, словно юркий таракан.

Внутренний демон нарастил ей со спины тень — та сорвала соломенную фигурку, скомкала ее, словно клок бумаги. Швырнула в меня: лютая, если не звериная ненависть придавала ей свежих сил. Я отскочил и словно нырнул в водоворот чужих чувств. Мир эмоций тек вокруг меня нескончаемым потоком — настырно и изо всех щелей лезли чье-то восприятие и непрошеное мнение. Люди, гмуры, изредка наведывавшиеся сюда всплакнуть о былом бесы — словно каждый только и жаждал, что оставить этой мгле кусочек себя.

Свежие чувства были ярче, пробивались кислотными цветами сквозь успевшие поблекнуть, увядшие осколки воспоминаний.

Импровизация, как самый требовательный карапуз, требовала еще и еще! Схватился за ее ярость? Тяни что есть мочи, сплетай с детской влюбленностью, оттолкни прочь тугую вязь неисполнившихся надежд.

Вита вскрикнула от боли, когда в моих руках появился клинок. Стальной и с Нэей покоился где-то здесь, в глубине темноты — свой я состряпал на скорую руку из черного, как день моего рождения, цинизма.

У клинка были и имя, и характеристики — привыкшее к моему вящему любопытству ясночтение желало расписать мне во всех подробностях, что может эта малышка.

Потом, отмахивался я, перехватив новоявленное орудие поудобней, лишь краем глаза выхватив, что клинок не наносит физического урона. Ментальный, отравляющий душу меч — таким можно поутру проткнуть чужую радость, обкорнав ее до кочерыжки уныния, а после порезать чужую любовь, как колбасу…

Уроки фехтования не прошли даром — эфемерный клинок казался легкой пушинкой. Ненастоящее лезвие легко, словно раскаленный нож в масло, не чуя пред собой преград, вонзилось в мягкую плоть ее мироустройства.

Вместо крови брызнули помыслы — разноцветными червями они повалили из разверстой раны. Глаза Виты сверкнули ненавистью — чего у нее не отнять, так это именно ее.

Она накинулась на меня в отчаянности атаки — исполинская туша казалась одновременно медленной и проворной. Копыта всякий раз, как она поднимала ногу, обещали обрушиться мне на спину. Словно черт, прячущийся в тенях и бегущий по электрическим проводам, я хватался за обвисшие, почти окончательно оборванные нити чьих-то воспоминаний. Слова, некогда сказанные здесь, брошенные в отчаянии и злобе, звучали в моих ушах. Я растворялся в тенях на одном конце отростка, дабы вынырнуть уже на другом. Принцип способностей Лиллит с каждым разом, с каждым мгновением становился понятней и проще.

Девчонка делилась со мной маной без остатка, не жалея самой себя. Муня слабел — уже снова оказавшийся на соломенных, изломанных, но все еще крепких ногах, он горой стоял за свою хозяйку.

Я полоснул названую сестрицу широким, размашистым ударом — от низа живота до груди, вдавил что было сил клинок в колющем ударе. Цинизм спешил украсить собой все, чего только касался.

Или испортить.

Словно клякса, масляным, все заволакивающим,