Лунные хроники. Мгновенная карма - Марисса Мейер

Я умолкаю.

Впрочем, я еще не закончила. И могу еще много чего сказать. Напомнить, как он перебил меня, явившись в класс посреди моего выступления. Как нарочито медленно раздавал бумаги. Но глаза уже щиплет, и я не решаюсь продолжать.

Я не могу смотреть на него, поэтому утыкаюсь взглядом в стол, почесывая висок авторучкой.

Квинт прыскает от смеха, что одинаково возмутительно и неожиданно, и я понимаю, что я черкаю на лице пером авторучки. Я морщусь и пытаюсь стереть каракули пальцами.

– Так задумано, – бурчу я.

– Тоже мне, трендсеттер, – бормочет он в ответ. Потом берет салфетку, макает ее в стакан с водой и тянется ко мне через стол.

– Так лучше, – говорит он, стирая чернила с моей кожи.

Закончив, он бросает скомканную салфетку на стол. Наши взгляды встречаются. Я не могу понять выражения его лица, но он как будто что-то обдумывает. Что-то важное.

Нас разделяет всего лишь маленькая столешница. Наверное, он мог бы перегнуться и…

– Прости, – говорит он, заставляя мои мысли свернуть со скользкой дорожки. – Я не знал. Я думал… Ты всегда выглядишь такой уверенной, когда выступаешь перед классом. Я даже не догадывался…

На его лице отражается искреннее раскаяние.

Он делает глубокий вдох и продолжает:

– Помнишь тот вечер, когда здесь устраивали караоке?

Я киваю. Последние несколько дней я почти не думала о караоке, но теперь воспоминания захлестывают меня. Первые мощные аккорды «Мгновенной кармы». И как для меня исчезло все вокруг, пока я пела. Все, кроме Квинта. Его взгляда, прикованного ко мне, его чуть удивленной улыбки…

Я смотрю в стол, внезапно смутившись, и… Боже, я краснею.

Какого черта?

– Я видел, как те люди выходили на сцену, – продолжает Квинт, и я снова смотрю на него. – И думал, что, наверное, нет ничего мучительнее, чем петь перед такой толпой. Я бы предпочел пломбировку зубного канала. – Он преувеличенно содрогается. – В общем, я понимаю. В каком-то смысле. Боязнь сцены и все такое. И ты права. Мне следовало быть рядом. Ты так просила меня об этом. – Он замолкает. – Честно, мне очень жаль.

Какое-то время мы сидим молча. Мимо проходят туристы и отдыхающие с пляжа. Птицы кричат, надеясь, что мы оставим им немного еды.

– У меня есть прием, – тихо говорю я.

Брови Квинта взлетают вверх.

– Когда мне нужно выступать перед людьми, я говорю себе, что это всего лишь пять минут моей жизни. Или десять, или двадцать, неважно. В масштабе Вселенной пять минут – это ведь ничто, верно? И мне нужно просто пережить эту малость, а потом все вернется на круги своя.

Его губы кривятся.

– Если я когда-нибудь решусь на караоке, что крайне маловероятно, буду иметь это в виду.

– Большинство песен длится меньше четырех минут.

Он кивает и, наконец, улыбается. Его улыбка такая знакомая, но она редко бывает адресована мне.

Я сглатываю.

– Послушай, Пруденс. Я не хочу, чтобы лето было таким же несчастным для нас, как курс биологии в этом году. Как думаешь, мы можем попытаться это изменить?

Я не отвожу взгляда, потому что уже не боюсь заплакать.

– Во всяком случае, это заманчивая альтернатива.

Официант приносит заказ, заменяя опустевшую тарелку с тостонами гигантским блюдом начос, доверху наполненным жареной свининой, расплавленным сыром и всякой всячиной. Квинт благодарит его, и, как только тот уходит, подталкивает блюдо ко мне, отодвигая в сторону мои бумаги.

– Угощайся, если хочешь.

– Спасибо, – бормочу я. – Учитывая, что ты опустошил мою тарелку…

Квинт ухмыляется. Он не хуже меня знает, что, если бы я хотела доесть тостоны, они бы исчезли еще до его появления.

Я фыркаю и беру начос.

Квинт довольно постанывает, отправляя в рот первый кусок и запивая его газировкой.

– Гораздо лучше, чем рис с фасолью.

– Рис с фасолью? Странное сравнение.

Он хмыкает.

– В этом меню есть только три блюда для Морган. Чаще всего она приходит сюда за тостонами, и они действительно потрясающие, но парню иногда нужно кое-что посытнее. Поэтому мы берем рис с фасолью, но по-пуэрторикански. Как это называется?

– Рис с голубиным горошком.

Он щелкает пальцами.

– Точно. Но обычно его делают с ветчиной или беконом, поэтому она заказывает вегетарианский вариант. Неплохо, но разве сравнить с этим? Он кивает на тарелку.

– Господи, как вкусно.

– Она вегетарианка?

– Веган. И, хотя она говорит, что не имеет ничего против, когда рядом с ней люди едят мясо и молочные продукты… – Он выразительно смотрит на меня. – Поверь, на самом деле она осуждает. Сурово. Поэтому я решил, что проще заказывать то же, что и она.

– Хм. Думаю, это объясняет атаку на билборд, – говорю я, представляя коров на зеленом пастбище и большой крест, перечеркивающий их счастливые мысли. Это, конечно, не оправдывает ее поступка, но, если она противница мяса, то, видимо, выступает и против местной бургерной.

– Какой еще билборд?

Я моргаю, понимая, что Квинт, вероятно, не знает о граффити.

– Хм. Я как раз вспомнила тот билборд с рекламой «Блюз Бургерс». Кто-то залил его краской, и я подумала, что для меня чизбургер – это не совсем вопрос морали. Но Морган, вероятно, не согласится со мной.

– О, еще как не согласится. Испепелит тебя адским пламенем, – подтверждает Квинт и пожимает плечами. – Вообще-то она классная. Мне очень нравится Морган. Она умная, и с ней очень весело работать. Но, когда речь заходит о мясной промышленности и гуманном обращении с животными, тут она, – он не сразу находит нужное слово, – очень страстная.

Что-то подсказывает мне, что, описывая Морган как страстную, он пользуется тем же приемом, которым описал меня как энтузиастку.

– Как интересно, – замечаю я. – Честно говоря, в тот вечер она показалась мне грубоватой.

Он морщится.

– Ты тоже заметила? Я знаю, что не должен извиняться за других, но обычно она не такая отстраненная. Думаю, что там просто собирали подписи под онлайн-петицией, чтобы заставить правительство закрыть некоторые агропромышленные фермы, где негуманно относятся к животным. Поэтому она отправляла имейлы всем нашим местным политикам и пыталась вести агитацию в соцсетях.

Агропромышленные фермы? Это тоже как-то связано с инцидентом с рекламным щитом?

Но «Блюз Бургерс» получают мясо от коров, которые весь день счастливо пасутся на зеленых лугах. Во всяком случае, в этом нас много лет убеждает их реклама. Они не имеют никакого отношения к теневым агропромышленным фермам.