Зима в Мадриде - Кристофер Джон Сэнсом

спросил Берни. — Ты белая как полотно.

— Это всего лишь ссадина. Из-за пыли она выглядит хуже, чем есть на самом деле. Мне нужно принять ванну.

— Так иди. Я приготовлю нам что-нибудь поесть. — Он пожал ее руку.

Когда Барбара вышла из ванной, еда была уже подана. Они ели за маленьким столом чоризо и турецкий горох. Оба молчали, до сих пор не оправившись от шока. Посреди трапезы Берни потянулся через стол и взял Барбару за руку.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Я люблю тебя, и это серьезно.

— Я тоже тебя люблю. — Она сделала глубокий вдох. — Я… я не могла тебе поверить. В юности… это так трудно объяснить.

— Тебя дразнили в школе?

— Кажется, это такая глупость, но когда травля продолжается много лет, это бесконечное унижение… Почему дети обижают других детей, почему им нужно кого-то ненавидеть? Иногда они даже плевали в меня. Без всякой причины, просто так, потому что я — это я.

Берни сжал ее руку:

— Почему ты примеряешь к себе их слова, а не мои?

Барбара расплакалась. Берни обошел стол, встал на колени рядом с ней и крепко ее обнял. Боль отступила.

— Я была с мужчиной всего один раз, — тихо проговорила Барбара.

— Ты и сейчас не должна. Я никогда не буду принуждать тебя к тому, чего ты не хочешь. Никогда.

Она посмотрела в его темно-оливковые глаза. Прошлое словно отступило, как волна от берега, вглубь какого-то темного коридора в ее сознании. Барбара знала, что оно вернется, но в тот момент ушло далеко. Она набрала в грудь воздуха:

— Я хочу. Хочу со дня нашего знакомства. Останься у меня, не возвращайся сегодня в Карабанчель.

— Ты уверена, что не лучше лечь спать?

— Уверена. — Она сняла очки.

Берни улыбнулся и мягким движением забрал их у нее со словами:

— Они мне нравятся. Ты в них выглядишь умной.

— Значит, ты выбрал меня не только чтобы обратить в коммунизм, — улыбнулась Барбара.

Берни покачал головой и расплылся в улыбке.

Барбара проснулась среди ночи и почувствовала, что Берни гладит пальцами ее шею. Было темно, она различала лишь очертания его головы, но ощущала рядом с собой тепло тела.

— Не могу поверить, что это происходит, — прошептала Барбара. — У меня с тобой.

— Я влюбился в тебя в день нашей встречи, — сказал Берни. — Никогда не видел такой, как ты.

— Как я? — Она нервно засмеялась. — Что это значит?

— Живой, сострадательной, чувственной, хотя ты изображаешь, что не такая.

Глаза Барбары наполнились слезами.

— Я думала, ты слишком красив для меня. Ты самый прекрасный мужчина из всех, кого я видела, — прошептала она. — Если мы когда-нибудь окажемся рядом нагими, мне будет стыдно, так я думала.

— Ты глупышка. Глупышка.

Берни снова привлек ее к себе.

Быть такими счастливыми в осажденном городе казалось неправильным. Военные действия на севере продолжались. Силы Франко встречали отпор. Правительство перебралось в Валенсию, и Мадридом управляли комитеты, которые, как шептались люди, контролировали коммунисты. Из расставленных по центру города громкоговорителей горожан предупреждали, чтобы они опасались предателей.

Барбара продолжала работать, занималась обменом пленных, подавала запросы о пропавших людях, но при этом рядом с чувством беспомощности перед лицом убийственного хаоса в ней поселились тепло и ощущение легкости бытия.

— Я люблю его, — говорила она себе, а потом изумленно добавляла: — И он меня любит.

Каждый день Берни ждал ее у конторы, и они шли к ней в квартиру, в кино или в кафе. Врачи говорили, что рука Берни заживает хорошо. Примерно через месяц он будет годен к службе. Он опять предложил партии свою помощь в работе с новобранцами в интербригадах, но ему ответили, что людей хватает.

— Если бы только тебе не нужно было возвращаться на фронт, — сказала Барбара однажды вечером за несколько дней до Рождества.

Они сидели в баре в Сентро после похода в кино — посмотрели советский фильм про модернизацию в Средней Азии, а потом гангстерский боевик с Джимми Кэгни. Мир, в котором они жили, шел вразнос. Иногда по вечерам националисты, засевшие в Каса-де-Кампо, стреляли из пушек по Гран-Виа в то время, когда люди выходили из кинотеатров, но не в тот раз.

— Я солдат республиканской армии, — сказал Берни, — и должен вернуться на службу, когда мне прикажут. В противном случае меня расстреляют.

— Лучше бы мы просто поехали домой. Подальше отсюда. Именно этого мы в Красном Кресте боялись много лет — войны, где нет разницы между военными и гражданскими, где города оказываются в центре событий. — Барбара вздохнула. — Сегодня я видела на улице старика, он не был простым работягой, в добротном пальто, правда старом и грязном, и он исподтишка искал еду в мусорных баках. Он поймал мой взгляд, и ему стало так стыдно.

— Сомневаюсь, что он живет хуже бедняков. Ему выдают такой же паек. Ты ему больше сочувствуешь, потому что он из среднего класса? Эта война нужна. Нужна.

Барбара взяла руку Берни, протянув свою через стол, посмотрела ему в глаза:

— Если бы тебе сейчас позволили вернуться домой вместе со мной, ты поехал бы?

Он опустил глаза:

— Я бы остался. Это мой долг.

— Перед партией?

— Перед человечеством.

— Иногда мне хочется разделять твою веру. Тогда мне, наверное, не было бы так плохо.

— Это не вера. Если бы ты только поняла марксизм. Он обнажает реальность до самых костей. О Барбара, как бы мне хотелось, чтобы ты увидела все ясно.

Она устало рассмеялась:

— Нет, такие вещи мне всегда давались с трудом. Прошу тебя, не возвращайся на фронт, Берни. Если ты уедешь, я этого, вероятно, не вынесу. Не сейчас. Прошу тебя, пожалуйста, давай уедем в Англию. — Барбара сжала его руку. — У тебя есть британский паспорт, ты мог бы выбраться отсюда. Попробуй обратиться в посольство.

Берни немного помолчал. Барбара услышала, как кто-то окликнул его по имени с сильным шотландским акцентом. Она обернулась и увидела светловолосого молодого человека, который махал ему рукой от бара, где стоял с несколькими усталыми мужчинами в форме.

— Пайпер! — Шотландец поднял бокал. — Как твоя рука?

— Хорошо, Макнил. Поправляется! Скоро вернусь.

– ¡No pasarán!

Сослуживцы обменялись приветствиями, подняв вверх согнутые в локте руки со сжатыми кулаками. Берни вернулся к Барбаре и, понизив голос, сказал:

— Я не могу, Барбара. Я люблю тебя, но не могу уехать. И у меня нет паспорта, я сдал его в армии. И… — Он вздохнул.

— Что?

— Мне будет стыдно всю оставшуюся жизнь. — Он кивнул на солдат у бара. — Я не могу их бросить. Знаю, женщине это трудно понять, но я не могу. Я должен вернуться, пусть и не хочу.

— Не хочешь?

— Нет.