Земля несбывшихся надежд - Рани Маника

Первый удар очищающего пламени я почувствовал, когда прыгал в огонь, но вместо того, чтобы быть внутри моего властелина, я лежал, прижатый к земле Раджем, и его сердце стучало о мою грудь. Глядя в блестящие глаза, на незнакомое треугольное лицо мутанта, я понял, что совершил что-то нехорошее. Я испугал его.

— Прекрати! — прошипел он. — Попытайся вести себя как нормальный человек.

Ответить было нечего. Я даже не припал к ногам моего властелина.

Радж привел меня к порогу нашего дома и ушел прочь. Мать вышла, и я удивленно смотрел на нее. Она была прекрасна. Самая опасная и неописуемо красивая женщина, тигрица, глаза которой блестели желтым янтарем. И она была разъярена. Не из-за меня. Просто разъярена. Я видел это в ее горящих глазах.

— Что случилось? — она рычала, спускаясь по ступеням. Когда она коснулась меня, я даже вздрогнул, настолько сильной была энергия, исходящая от ее тела. Я слышал далекий истеричный голос Муи Цай, рассказывающий ей о моем прыжке в огонь. Я чувствовал, что глаза матери смотрели на меня, на мою двигающуюся кожу. Мохини скрывалась в доме, за занавесками. Она была похожа на кошку — красивая, мягкая и совершенно белая с большими зелеными глазами. Она была настолько мягкой, насколько и соблазнительной, что мне хотелось протянуть руку и погладить ее. Теперь было понятно, почему Радж так сильно любил ее. Я нахмурился, как только понял смысл превращений Раджа. Змея и кот в одном лице. Мне не стоило дружить с ним. Я было открыл рот, чтобы предупредить маму, но обеспокоенное лицо Лалиты придвинулось к моему. В руке очень близко к своей голове она держала куклу, спасенную мною из потока воды. Я с любопытством рассматривал ее. Она казалось живой. Внезапно кукла хитро подмигнула мне, открыла свой рот и заблеяла, как коза. Я хотел закричать от ужаса, но вместо этого большой поток воздуха помчался в мое горло, а перед глазами возникли черные точки. Они были чем-то похожи на чернила, которые вы можете увидеть на старых фотографиях, или пятна на старом зеркале, мутном и плохо отражающем. Точки становились все больше и больше, похожие на чернила, пока мой мир не стал совсем черным. После этого я ничего не помню, но мать рассказывала мне, что я кричал как одержимый, глядя в зеркало, и дико бился с силой взрослого мужчины, только чтобы войти в дом и посмотреть в зеркало.

Я болел два дня. Матери посоветовали приготовить пасту из специй и острого красного перца и натирать ею мою голову, чтобы очистить мои мысли. Когда мне стало лучше, я не мог больше вынести, как кукла Лалиты смотрит на меня. Я чувствовал, что ее глаза отнюдь не слепы: они скрывают древнее зло. Каждый раз, когда я смотрел на нее, я видел, что она живая и пристально смотрит на меня, а рот искривлялся, чтобы заблеять, как коза. Однажды я протянул руку, чтобы коснуться ее и убедиться, что это была только кукла, и сразу же отпрянул в отвращении. Ее кожа была похожа на кожу мертвых, которых японцы вешали на столбах или оставляли висеть вверх тормашками на окружных дорогах. Я это знаю потому, что однажды я решился дотронуться до одного из них. Кожа мертвеца была холодной, по податливой.

Мне становилось плохо, когда я думал о моей невинной сестре, спящей рядом с этой игрушкой-чудовищем. Когда я немного поправился, то бросил куклу в поток воды на другой стороне города и наблюдал, как быстро текущая вода уносит ее, пока она не превратилась в еле различимое розово-желтое пятнышко. Я возвратился домой к расстроенной Лалите и в течение нескольких часов притворялся, что помогаю ей искать куклу а потом обвинил в пропаже соседскую собаку Блэки.

После того инцидента я был очень осторожен и видел Раджа только один раз, но и этого было достаточно, чтобы я испугался. Тогда Радж приблизился ко мне и попросил принести локон волос Мохини. В течение нескольких секунд я мог только беспомощно смотреть на его непроницаемое лицо, затем молча затряс головой и убежал. Я уже знал, что могут сделать эти люди, используя локон волос, поэтому начал бояться Раджа. Я не мог забыть блестящие глаза на треугольном лице, смотрящие на меня, все смотрящие и смотрящие на меня…

С тех пор я начал наблюдать за Мохини. Каждый день я стремительно летел домой из школы и тщательно ее рассматривал: как она улыбается, как говорит, ходит… Мне нужно было убедиться, что за время моего отсутствия с ней не произошли какие-нибудь, даже едва заметные изменения. Я сходил с ума от чувства вины и беспокойства. В зеркале на меня смотрел незнакомец с лихорадочно горящими глазами. В школе я даже перестал замечать отвратительный вкус касторового масла, которое мне заливали в рот. Не было никакого желания возвращаться к моим старым друзьям, и поэтому я сидел на своем твердом деревянном стуле в школе и смотрел безучастно, как преподаватели один за другим проводили занятия и выходили. Когда звонил последний звонок, я вылетал из классной комнаты. И только после того как убеждался, что у Мохини нет признаков того, чего не знаю сам, я немного успокаивался и ждал наступления вечера.

Каждый день с наступлением сумерек, когда солнце садилось за зданием магазина и угроза появления японских солдат отступала на время ночи, мать разрешала Мохини прогуляться в саду за домом. Это было любимое время дня моей сестры: закат, когда небо было окрашено в унылые розовато-лиловые тона, как раз перед тем, когда жадно набрасывались москиты. Она шла вдоль рядов маминых овощей и собирала на поднос цветы жасмина для алтаря из кустарника, растущего в конце сада. Это была ее самая желанная прогулка во внешний мир, но я также знал, что это было самым страшным временем для всех, потому что на животе в кустах за деревьями лежал Радж, наблюдая за мной, за ней, за нами. Так я учился охранять сестру. Я учился стоять возле черного хода и беспокойно высматривать ее во мраке, пока она не возвратится и не закроет черный ход. Иногда я даже ходил с Мохини, держась так близко к ней и так встревоженно вглядываясь в кусты, что она была тронута моим беспокойством, взъерошивала мои волосы и разглаживала мои нахмуренные брови.

— Что это? — обычно спрашивала она нежно, пока ее пальцы разглаживали глубокие складки на моем лбу.

Но, конечно, я не мог объяснить ей. Я знал, что у матери были планы, большие планы относительно главной драгоценности нашего семейства: выгодный брак с влиятельным семейством. Так что «это» стало моими секретными оковами. Я сам прикрепил их к моей ноге и должен был носить их. «Это» было тем, кто, как я знал, лежит неподвижно за кустами.

Я хотел рассказать ей о кобрах. Рассказать ей, что я знал, что видел. Предупредить ее, что хотя они и завораживающие создания, она должна быть осторожной с коброй, змея не признает хозяина. Она будет танцевать для вас, если ваша песня нравится ей, и она будет пить молоко, которое вы оставляете каждый день у ее корзины, но она никогда не будет предана вам. Вы никогда не должны забывать, что, в конечном счете, кобра никогда не предаст свою собственную природу и по причинам, известным только ей, она может в любой день развернуться и погрузить свои ядовитые клыки в ваше тело. В моем детском воображении Радж был большой черной коброй. Я хотел рассказать ей о Радже. Я думал постоянно о его глазах, блестящих холодно на треугольном лице. Он собирался завладеть ею или вредить нам. Я был уверен в этом.