Читающий мозг в цифровом мире - Марианна Вулф

Festina lente дает вам освобождение от сокращенных способов, которыми большинство из нас сейчас читают, быстро, если вы можете, медленно, если вы обязаны. Обладание когнитивным терпением заключается в восстановлении ритма времени, который позволяет вам присутствовать с осознанностью и устремлением. Вы читаете быстро (festina), пока не осознаете (lente) мысли, которые нужно понять, красоту, которую нужно оценить, вопросы, которые нужно запомнить, и, если повезет, увидеть будущее.

С этой точки зрения Festina Lente представляет собой две метафоры для всех мыслей в этой книге об изменениях в чтении. На макроуровне это подводит нас к тому, как мы могли бы перейти к цифровой культуре, давайте поспешим встретить это будущее с наилучшими помыслами, но исследовать его медленно. На микроуровне это метафора для всей дуги цепочки чтения хорошего читателя, которую мы расшифровываем автоматически до тех пор, пока восприятие не трансформируется в понятия, когда время сознательно замедляется, и все наше «Я» наполняется ментальным каскадом, где сходятся мысли и чувства. Мы можем поспешить войти в это внутреннее, наше «Я», но давайте заново научимся останавливаться, не торопить свою жизнь и покидать этот дом в свое время. Я был очень бережлива с использованием слова «Я». Но теперь мы подошли к сердцевине третьей жизни чтения, дома, где и «Я», и, возможно, душа лежат рядом и где мы можем более осознанно смотреть на самого себя сквозь призмы чужих мыслей. Есть несколько лучших попыток изобразить эту невидимую среду обитания внутреннего «Я» читателя, чем описание Вирджинией Вулф Миссис Рамзи в «Маяке». Читая стихи Шекспира, Миссис Рамзи начинает связывать свое понимание сонетов со всей своей жизнью и жизнью своей семьи. Все ее существо наполнено волнами нового понимания и новых ощущений радости, в то время как ее муж наблюдает за тем своеобразным снисхождением, которое является долгосрочным следствием того, что мы любим, того, что заставляет зрителя забывать о водовороте мыслей и чувства другого вошли в неназванное. Такая радость – не случайное событие, достигнутое благодаря счастливому случаю или темпераменту, настроенному на счастью, скорее, это именно то, что с трудом завоевано мыслями и чувствами человека, который освобождает время и находит место для этого. Мало кто из исторических личностей лучше Дитриха Бонхёффера освещает изменяющее жизнь значение радости, которую дает чтение, даже в самых тяжелых обстоятельствах. Упомянутый ранее в Письме третьем, Бонхёффер написал одну из самых трогательных книг, которые я когда-либо читала, «Письма и бумаги из тюрьмы», после того как его бросили в концентрационные лагеря за его взгляды на нацистскую Германию. В этих письмах изображен бунтарский, непоколебимый дух, который в значительной степени поддерживался благодаря тому, что он мог читать сам себе (единственная роскошь, которую его знаменитая семья могла устроить, отправлять ему книги?), своим товарищам по заключению, раскрывая его натуру так же, как он писал своим тюремным надзирателям. Самое поразительное в его письмах – это чистое счастье, которое Бонхёффер получал от всего прочитанного и которым он затем делился с другими, несмотря на свое собственное очень глубокое отчаяние. В одном из писем к своей молодой невесте он писал: «Ваши молитвы и добрые мысли, отрывки из Библии, музыкальные произведения, книги, все это наполнено жизнью и реальностью, как никогда прежде. Я живу в огромном невидимом царстве, в реальном существовании которого я не сомневаюсь». Я верю, что именно это невидимое святилище в акте чтения поддерживало его во всех лишениях до самого конца.

Когда он уехал из Бухенвальда в Флоссенбюрг, где его казнили всего за несколько дней до подписание капитуляции фашистской Германии и самоубийства Адольфа Гитлера, Бонхёффер взял с собой Библию, Гете и Плутарха, чтобы они сопровождали его. Эти книги, его вера в Бога и символы его вечной надежды на самое глубокое благо в жизни человека и в природе сохранял он до самой смерти. По словам другого заключенного, офицера британской разведки, «мне всегда казалось, что он создает атмосферу счастья, радости в каждом малейшем событии в жизни. Он был одним из очень немногих людей, которых я знал, для которых его Бог был реален и всегда был рядом с ним. Он был, без всякого исключения, самым прекрасным и самым милым человеком, которого я когда-либо встречал. Я надеюсь на своих детей, детей моих детей и ваших детей, что они, как и Бонхёффер, будут знать, где найти множество форм радости, которые покоятся в тайных убежищах читающей жизни и святилище, которое она дает каждому из нас, кто ищет ее».

Неожиданный, современный пример мощной природы этого измерения в акте чтения удивил меня совсем недавно. Философ Бернар Стиглер, директор Института исследований и инноваций при музее Помпиду в Париже, пригласил меня представить свои исследования на конференции. Это было нервирующее событие для меня, которое закончилось после обеда, на котором присутствовали не менее пятнадцати мужчин и я, к сожалению, единственная не говорящая по-французски и единственная женщина. Усевшись рядом с профессором Стиглером и решив не выдавать своей робости в этой ситуации, я ухватилась за соломинку в разговоре и спросила его, как он стал философом. После небольшой, но заметной паузы он ответил: «В тюрьме». После столь же небольшой заминки, которая, как я надеялась, передаст мою попытку проявить вежливость, я задала невозможный вопрос: «Но почему?» На что он ответил: «Вооруженное ограбление. Я провел в тюрьме довольно много лет». Я быстро выпалила гипотезу: «Вы были политическим, частью французской Красной бригады?» Это было началом диалога, который мы с профессором Стиглером начали о том, что происходит в жизни человека, находящегося в заключении, в данном случае как за совесть, так и за преступление. В отличие от того, что рассказывал Нельсон Мандела в «Долгом пути к свободе» или Малкольм Икс в своей автобиографии, Стиглер читал сначала для бегства из своей тюремной реальности, а затем это стало почти ненасытным желанием учиться. Он открыл для себя философию, из книг, которые группа добровольцев приносила ему еженедельно, подобно самоотверженной работе, которую проводит Читательская организация в Великобритании. В последний год в тюрьме он читал по десять-двенадцать часов в день, что он описал как «удовлетворенность и радость, не имеющие аналогов» в его жизни, ни до, ни после. Остальная часть истории – материал парижской легенды. Известный французский философ Жак Деррида попросил о встрече со Стиглером после его освобождения.

После их встречи Стиглер вернулся в университет, закончил свою диссертацию с Дерридой и стал одним из самых глубокомысленных, хотя и противоречивых философов во Франции. Его жизненный путь – череда усилий, направленных на то, чтобы дать новую перспективу тому, как люди могут жить осмысленной жизнью в технологической культуре. Разработанная им в другом месте, его запоминающаяся концепция фармакона, «лекарства, содержащего яд с лечебной целью», помогла отточить мой собственный взгляд на комплексный вклад технологии в общество. Но это был не только его непростой диалектический вклад в современную мысль. Я покинула Париж, скорее, с его живым примером вклада, которое чтение делает как для поддержания себя через испытания и перенаправление мыслей за пределы себя на благо других.