Театральная история - Артур Соломонов

Он волновался только за своего двадцатипятилетнего сына, с тревогой наблюдая за его беспорядочной, даже какой-то истеричной сексуальной жизнью. В молодости Ипполит Карлович представлял себя гордым и свободным путешественником по женским постелям. И хотя на самом деле он таковым не был, его победы были редки, но имидж донжуана он создавал столь упорно, что убедил в этом не только своих друзей, но и себя самого. Он видел, что его сын весьма активен, но гордым путешественником назвать его никак не мог. Сын как будто убегал от чего-то, по пути заскакивая в женские спальни.

«Недоолигарх» понимал: наследник не справится с большими деньгами, когда он, владелец громадного состояния, покинет этот мир. Сынок и так хлипковат для обладания большими деньгами, а если еще принять во внимание его похождения… Ипполит Карлович знал, что его деньги рассредоточатся между подругами сына. Ведь его взрослый ребенок излучал мощь банковских счетов отца. На это излучение набегали аферистки высочайшей пробы.

Словом, ничего хорошего от женщин Ипполит Карлович не ждал как в глобально-историческом аспекте, так и в семейно-финансовом. Возможно, еще и поэтому он любил эти театральные выборы и следующие за ними мгновения и часы власти. Кроме букета, никаких проявлений джентльменства с его стороны не было.

Знал ли отец Никодим о том, что его духовное чадо так активно включено в войну полов? Что принимает столь деятельное участие в их последней битве, исход которой предрешен, как Рагнарёк? Знал, безусловно, знал. И скорбел об этом. Налагал на «недоолигарха» епитимьи. Порой даже отказывался отпускать очередной грех. Угрожал покинуть Ипполита Карловича. Но по разным причинам этого не делал. Причины были как самого прагматического, так и самого возвышенного свойства. Но одна из них отличалась особой оригинальностью: отец Никодим мечтал стать кормчим театра Ипполита Карловича.

Сам ставить и играть он, конечно же, и не думал. Он представлял себя в мечтах великим реформатором: под его мощным крылом должны сойтись великая русская театральная и религиозная традиции. Православие и театр. Действие и действо. Его воображение прельщали образы спектаклей, завершающихся молебнами. Толпы зрителей, превращающихся в прихожан. Десять заповедей, звучащих со сцены, как с амвона.

Порой, отходя ко сну после вечерних молитв, отец Никодим шептал о своем желании «стать в театре хозяином, естественно, после Господа и с его высочайшего соизволения». Мечты его были крепкими (он был упрям и честолюбив), но смутными (путей их воплощения он не ведал). А потому он искал союзников в выполнении первой части плана: устранении Сильвестра Андреева. И вот союзник явился сам, явился с доносом, и страстный отец Никодим, читая письмо Иосифа в своей оснащенной вай-фаем келье, ликовал безмерно.

Отец Никодим и Сильвестр Андреев невзлюбили друг друга с первой же встречи. Режиссер мгновенно почувствовал угрозу, которая исходила от благостного, со сверкающими карими глазками священника. Мощный театральный инстинкт подсказал обоим, что они конкуренты в самом высоком смысле слова. Отец Никодим сразу же благословил Сильвестра: «Благое дело делаете, но опасное для души, причащайтесь почаще, в церковь ходите почаще». «И вы к нам почаще заходите, – отвечал Сильвестр. – Я как раз "Божественную комедию" ставить собираюсь. Для сцен в аду у меня есть решение, даже слишком много решений. Сами понимаете, прямо из жизни беру примеры и образы. А вот сцены в раю… Тут мне для консультаций понадобятся профессионалы. Люди, вхожие в райские кущи».

С этой дерзости и началась история ненависти священника и режиссера. Андреев понимал, что битву он рано или поздно проиграет хотя бы потому, что у него не было времени на интриги, на то, чтобы вливать в уши Ипполита Карловича ядовитые речи про отца Никодима. Отец же Никодим лил яд из медовых своих уст неустанно. Он был ослеплен мечтой и знал за собой этот грех, как знал и грех честолюбия. С честолюбием он пробовал бороться давно, когда еще учился в семинарии. Но почувствовал, что в этой борьбе подрывает основы своей личности. Он понял: стремление отличиться, быть лучшим, хоть и перед Богом, помогает ему служить, исповедовать, причащать. А посему он принял этот грех как неизгонимый. Грех, на основе которого он хотел воздвигнуть свои добродетели.

Сразу после окончания семинарии он был рукоположен и стал священником в одном из малозаметных московских храмов. Он исполнял священнические обязанности с почти отчаянным фанатизмом. Его рвение было замечено. Если перевести церковные дела на светский язык, он стал делать хорошую церковную карьеру. Но скорее не служебную (власти большой ему не давали), а миссионерскую: стада его духовных чад росли, у него был весьма популярный в Интернете блог, где он не только писал тексты, но и записывал видеообращения «к пасомым». Никогда, ни при каких обстоятельствах не отказывался он от приглашения выступить на телевидении. Один раз не смог поучаствовать в радиопередаче, и потом сильно переживал – так, что даже поднялась температура. После сей болезни он дал себе крепкое слово никогда не игнорировать СМИ.

При храме он завел и молодежный клуб, и музыкальную гостиную, и туристическо-паломнический центр, и воскресную школу для детей и взрослых. Отец Никодим пламенно отдавался каждой своей затее.

В скором времени он сделался любимым священником московской интеллигенции, поскольку его высказывания «не содержали ничего мракобесного», а говорил он красиво и страстно, от сердца и без осуждений. Но любили его лишь до той поры, пока он не стал духовником и конфидентом Ипполита Карловича. Тогда интеллигенты сказали свое «фи». Но «его преданные чада» в большинстве своем не отвернулись от своего пастыря. Это позволяло мятущемуся батюшке надеяться и верить, что путь он избрал хоть и тернистый, но – правильный.

Андреев въехал на Тверской бульвар на своем «вольво» и притормозил у ресторана «Неближний Восток». В этом модном месте пафос приглушен ровно настолько, чтобы посетители понимали: хозяева заведения уже на том уровне, когда богатство вуалируют. Клиенты должны были соответствовать – находиться на столь же высокой ступени финансово-эстетического развития.

Сильвестр припарковал машину между высокомерным «бентли» и неизвестно как сюда затесавшимся «жигуленком», который будто извинялся: я, ребята, ненадолго тут с вами, дождусь хозяина и тут же отъеду.

Едва Андреев захлопнул дверь машины, как вдруг кто-то схватил его за руки и закричал снизу, жаром волнения согревая холодный воздух: «Я должен! Должен рассказать!»

Сознание Сильвестра поначалу отказывалось признавать в этом дерзком человеке господина Ганеля. Настолько невероятное, неподобающее действие совершил карлик, что режиссер в первую секунду смотрел на него, как на незнакомца. Видимо, господин Ганель и сам был потрясен. Но деваться уже было некуда: он держал в своих руках режиссерские ладони, со страхом глядел в лицо и теперь просто обязан был сообщить что-то экстраординарное.

– У меня дар, – начал господин Ганель и понял, что это худшее начало из возможных – говорить режиссеру о своем даре, держа его за руки и взволнованно глядя в глаза.