Расколотая свобода - Шейн Роуз

ты делаешь, Данте? – пробормотала она, вытирая глаза.

– Поддерживаю тебя, – сказал я ей в шею, раздвигая ее ноги. Затем обхватил ее руками и потянул за волосы, побуждая поднять голову и встретиться со мной взглядом. – Я всегда был готов поддержать тебя, позаботиться о тебе. Я – твоя семья. Я поднимал тебя с асфальта, когда ты повредила лодыжку, отвозил в школу и даже разбил не одно лицо, когда на тебя бросали косые взгляды. Именно я. Предполагалось, что я стану твоим парнем, да? Парнем, который будет опекать тебя, Лайла. А ты мне не позволила.

– Данте, я не знала, что мне делать, – она нахмурилась. – Я обдумывала идею и того, чтобы избавиться от него или от нее.

Раскаяние отразилось на ее лице, и она вновь опустила голову, но я вновь поднял ее подбородок.

– Тебе было восемнадцать. Ты имела полное право рассматривать все варианты. Никто тебя за это не осудит.

Она фыркнула, всматриваясь в мои глаза в поисках подтверждения, что я врал, но ничего не нашла. Затем прочистила горло.

– Ну, мое тело сделало выбор за меня. Я честно не хотела, чтобы ты меня ненавидел, и поэтому не сказала тебе. Никогда не хотела, чтобы кто-то из моей семьи презирал меня. Я не могла подвести никого из вас, – прошептала она.

Страха, который я увидел, когда она задрожала от этой мысли, было достаточно, чтобы я хотя бы попытался отпустить свой гнев.

Сделал еще одну попытку.

И он исчез.

– Ненависть? Нет, но я чертовски зол на тебя, Ягненок, – сказал я, когда ее слезы упали мне на шею, боль продолжала выплескиваться из нее. Она могла выплакаться на моем плече, и я обязан был дать ей такую возможность.

Делайла кивнула мне в шею, словно не могла поднять голову. Я бы все равно не позволил. Запустив руки в ее волосы, я успокаивал, поглаживал, массировал. Мы будто снова стали единым целым, и я проверял свою вторую половинку на предмет необратимых повреждений.

Конечно, ее душа все еще была усеяна синяками, но мы могли это исправить.

Должны были попытаться.

– Ты должна ответить на мои вопросы, но я позволю сделать это позже.

– Наверное, ты можешь применить пытки, чтобы быстро узнать все, что хочешь. Я это заслужила, – прошептала она.

– Да, существует миллион различных форм пыток и наказаний, которые я не должен мысленно применять к тебе, но почему-то не могу остановиться.

Услышанное, наконец, заставило ее поднять голову, и она прищурилась:

– Да?

– Лайла, я всегда думаю о том, как заставить человека подчиниться. Такова моя природа.

Она прикусила губу, и я понял, что разговор уходит не в ту сторону. Я не мог продолжать вести серьезный разговор с этой девушкой, если она сидит на моем члене.

Обхватив ее бедра, я собирался поднять ее, но она вырвала руку и схватила меня за запястье.

– Подожди. Что значит «подчинить»? И какое наказание?

– Лайла, – предупредил я низким голосом. – Сейчас не время.

– Я здесь из-за своего душевного состояния, Данте. Потому что не в состоянии смириться с тем, что не смогла подарить ребенку жизнь. Все четыре года в университете я страдала и почти постоянно плакала. Я встречалась с мужчинами, надеясь, что смогу измениться. Я даже не могла кончить до того момента, пока мы не оказались вдвоем в ванне на Рождество, и…

– Что? – я перебил ее. – Ты… Когда случился выкидыш? Я сделал тебе больно?

Я попытался выяснить, мог ли причинить ей боль, было ли ей физически больно, и из-за этого едва не распрощался с завтраком.

Она шлепнула меня по груди:

– Нет. Конечно, нет. Ты никогда не причинял мне боль. Вряд ли ты вообще способен на такое.

– Сомневаюсь, что ты понимаешь, на что именно я способен, – она не видела, что я делал за закрытыми дверями для мафии, как ломал кости для правительства, подкарауливал людей на крышах, изучал все существующие методы пыток, чтобы выяснить информацию, необходимую для нашей страны, семьи или власти.

– Благодаря тебе мне стало намного лучше. После выкидыша я целый месяц пыталась получить оргазм, и ничего не получалось. Я думала, что сломалась.

Я сделал глубокий вдох, и Лайла повторила за мной, а потом вытерла глаза:

– Мне нужна эта работа, эта жизнь, и мне, наконец, нужно справиться с последствиями поступка, который я совершила много лет назад. Я потеряла нашего ребенка, но я не должна была терять и себя, – ее голос дрожал, словно она пыталась оставаться сильной, как испуганный щенок, который наткнулся на волка.

– Хорошо, Лайла. – я кивнул, словно соглашался помочь забыть то, что было между нами, хотя дело обстояло иначе. – Хорошо.

Она судорожно сделала вдох и прошептала:

– Досчитай до семи.

– И окажешься на небесах, Ягненок.

Мы дышали вместе, и я поклялся, что постараюсь помочь ей.

Но в глубине души теперь я знал – Лайла все еще принадлежала мне. Нам суждено было быть месте… даже если это означало, что мне придется пройтись по пунктам ее идиотского списка.

Потом я отнес ее в свой номер. Она никогда не посещала его раньше, но он был идентичен ее собственному. Положил на кровать и принес свою футболку, а затем кивнул, веля раздеться. Она даже не колебалась. О сексе не шло и речи. Я просто хотел, чтобы Делайле было комфортно, и она доверяла мне в этом вопросе.

Она подняла руки, и я стянул футболку через голову, а затем развязал завязки на ее брюках. Она медленно приподняла бедра, все это время глядя на меня своими карими глазами. Затем прошептала:

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста, Ягненок. А теперь тебе надо поспать.

Я бы так и смотрел на нее до конца ночи, если бы мне не позвонили.

Глава 17

Делайла

Смотреть, как он наблюдает

Не знаю, как долго я спала в номере Данте. Рабочие смены высосали из меня все силы, а откровение о главной неудаче моей жизни забрало оставшиеся эмоции.

С меня свалился груз, и я впервые за много лет погрузилась в глубокий сон.

Теперь Данте знал обо всем.

Он знал, почему мы не подходили друг другу, почему я была сломлена, почему оказалась не такой идеальной, какой меня все считали.

Я зашевелилась в его постели, думая, что он лежит рядом. Но, приоткрыв один глаз, обнаружила, что в комнате темно. Проверила телефон.

Было уже десять вечера. Он позволил мне проспать весь день. Я оглядела спальню и услышала шум душа.

По моему телу разлилось тепло, хотя я