Бенито Муссолини - Кристофер Хибберт

Для этого у Муссолини были все основания. Гитлер настоятельно советовал ему воздержаться от вторжения в Грецию, от этой акции, которая наверняка поставит на дыбы все Балканы. После встреч с маршалом Петэном в Монтуаре и с Франко в Хэндэйе Гитлер сразу же направился в Италию, чтобы попытаться отговорить Муссолини от военной акции, не обещавшей ничего, кроме катастрофы. За два часа до прибытия поезда фюрера во Флоренцию, где должна была произойти его встреча с дуче, Гитлеру доложили, что он опоздал — итальянские войска уже перешли албано-греческую границу. Хотя Гитлер вел себя с поразительным самообладанием и даже пошел так далеко, что пообещал Италии свою полную поддержку в ее греческой кампании, тем не менее Муссолини вернулся в Рим, хорошо понимая, что Гитлер крайне обеспокоен действиями Италии, которые могли стать помехой его будущим планам. Через три недели после встречи во Флоренции, когда стало ясно, что греческая кампания обречена на унизительное поражение итальянских войск, дуче получил письмо из Германии, подтвердившее его флорентийские догадки. Не только Югославия, Болгария, вишистская Франция и Турция, писал ему Гитлер, все более отчужденно дистанцируются от Италии в результате ее опрометчивого шага, но налицо и обеспокоенность России, что может привести к появлению новой угрозы, на этот раз с Востока. Кроме того, Великобритания получила теперь основание для размещения в Греции своих баз, что создает угрозу бомбардировок Румынии и юга Италии. Последствия греческой авантюры таковы, что военные действия в Африке против Египта должны быть приостановлены, кроме того — Германия будет вынуждена в конце концов направить войска во Фракию, но эта операция возможна только в будущем году. «На этот раз, — мрачно прокомментировал Муссолини письмо Гитлера, — он здорово щелкнул меня по носу»[25].

И теперь его же заместитель министра обороны убеждал в необходимости обратиться к грекам с просьбой о перемирии. В конце концов дуче позволил Чиано убедить себя, что ситуация еще не так уж и плоха и что ее можно будет стабилизировать, если Германия немедленно придет на помощь Италии. Дино Альфиери, итальянский посол в Германии, в это время находился в Риме, поправляясь после болезни, и Чиано вызвал его в Палаццо Венеция, чтобы обсудить создавшееся положение с дуче.

«Я нашел дуче в состоянии глубокой депрессии, — писал позднее Альфиери. — Никогда раньше я не видел его столь подавленным. Его побледневшее и осунувшееся лицо выглядело удрученным и озабоченным. Его угнетенный облик дополнялся мятой рубашкой с нелепым большим отложным воротником и небритыми, по крайней мере уже вторые сутки, щеками. С необычными для него тактом и заботливостью — что само по себе свидетельствовало о том, в сколь смятенном состоянии духа он находился, ибо только в этом состоянии он оставлял маску равнодушия, предназначенную для подчиненных, — дуче спросил меня, как я себя чувствую и вполне ли я выздоровел после болезни.

Он медленно, короткими шажками, расхаживал вокруг своего массивного письменного стола и, сосредоточившись на мысли, целиком поглотившей его внимание, говорил о телеграмме Содду, пытаясь уяснить причины, по которым генерал преувеличивал серьезность создавшегося положения. Он не переставал правой рукой нервно поглаживать подбородок и лицо, попеременно обращаясь то к Чиано, то ко мне, словно пытаясь найти одобрение или поддержку своих теорий и оправдание своих надежд».

Но все его надежды были иллюзорны. Ему не следовало заключать мир с греками, но тогда он был бы вынужден положиться на немецкую помощь, а это было равносильно согласию подвергнуться мучительному унижению. Телеграмма Содду, вся выдержанная в мрачной тональности, подтолкнула Муссолини к мысли о том, что в будущем ему следует сформировать армию из числа жителей долины реки По и центральной Италии с тем, чтобы остальная страна ковала оружие для «воинов-аристократов». Тогда же Гитлер написал ему письмо, безупречное по стилю и выдержанное в успокоительном тоне, который Муссолини посчитал снисходительным, с заверениями в том, что в настоящее время ведется подготовка к немецкой интервенции. Но до того, как была завершена эта подготовка, группа югославских офицеров совершила государственный переворот, направленный против собственного правительства, которое совсем недавно поставило свою подпись под пактом, связавшим Югославию с осью Берлин — Рим. Гитлер резко прореагировал на это событие. Он стал настаивать на том, чтобы Югославия была сокрушена с «безжалостной жестокостью» одновременно с началом «Операции Марита» против греков.

5 апреля, всего лишь через десять дней после государственного переворота в Белграде, Гитлер, уже попросив было Муссолини приостановить военные операции в Албании на несколько дней с тем, чтобы перекрыть итальянскими войсками албано-югославскую границу, вновь написал дуче, сообщив ему, что немецкое вторжение в Югославию и Грецию начнется на следующий день. Гитлер предложил, чтобы все итальянские вооруженные силы подчинились стратегическим приказам германского командования. Не проконсультировавшись со своими генералами, Муссолини согласился с предложением Гитлера.

Нападение Германии на Югославию, начавшееся 6 апреля, было безжалостным и завершилось полнейшим успехом. К 17 апрелю Югославия капитулировала, десять дней спустя Афины были оккупированы немецкими войсками. Была принята капитуляция Греции и определены новые границы Югославии, но и в том и в другом случае даже без упоминания Италии. В своей речи в рейхстаге Гитлер попытался смягчить удар по самолюбию Муссолини, оценив немецкое вторжение в Югославию и Грецию как «предупредительную меру против стремления Великобритании окопаться на Балканах», и отрицая тот факт, что оно было осуществлено «с целью оказания помощи итальянцам в их сражении против Греции». Но ни у кого, и менее всего у Муссолини, более не могло оставаться никаких иллюзий относительно истинного уровня репутации Италии, столь низко опустившегося в глазах Германии и всего мира. В Берлине Альфиери пришлось выслушать Гитлера, открыто критиковавшего действия Италии и итальянскую армию. Фюрер разговаривал «резким и агрессивным тоном, — вспоминал Альфиери, — и, изменив своей привычке, не спрашивал меня о том, как идут дела у Муссолини».

Зависимое положение Италии было продемонстрировано не только событиями в Греции и Югославии. 10 декабря в Риме были получены вести о штурме итальянских позиций у Сиди Баррани. Чиано не мог не удивиться тому полнейшему хладнокровию и той беспристрастной объективности, с которыми Муссолини встретил эту новость, выразив лишь надежду, что маршал Грациани сможет сдержать натиск противника. Но эта надежда, как и все остальные в ту зиму, была вскоре развеяна. К ночи 10 декабря англичане захватили столько пленных, что их казалось просто невозможным пересчитать. «Участок почти в пять акров заполнили одни только пленные итальянские офицеры, — докладывал штаб батальона английского подразделения „Coldstream Guards“, — а нижние чины итальянской армии, взятые в плен, разместились на участке в две сотни акров».