Имидж старой девы - Елена Арсеньева

Я вдруг чувствую на себе чей-то взгляд и оборачиваюсь. Окололавки с мебелью в крестьянском стиле – грубоватой, топорной, сказала бы я –стоит долговязый господин и смотрит на меня с явным подозрением. Подобнопирату, тоже своего рода антикварный экспонат: ну сущий денди из позапрошлоговека, с этой своей тросточкой, бакенбардами и стоячим воротничком! Небось сейрасфранченный до неприличия тип решил, что я тут, у фонтанчика, с дурнымицелями притаилась. А я ничего дурного не делаю, кроме как теряю время. Как-товыпала из реальности, а ведь приближается час обеда. Лизочек проснулась,Маришка встала, волнуется, где я потерялась, Морис привез с базара продукты, яим обещала голубцы и сливовый пирог, а ведь это дело долгое, особенно голубцы.

Ощущение счастья вдруг пронзает меня. Из-за того, что меняждут дома, что им меня не хватает, что никто, кроме меня, не способенприготовить эти голубцы и испечь сливовый пирог.

Фонтаны, картины, стулья, абажуры и весь на светеантиквариат мгновенно забыты. Я выскакиваю из своего укрытия. Надо как можноскорей отыскать выход из этого лабиринта столетий!

Именно в это мгновение мой знакомый трудоголик вновьвыруливает из лавки – и мы чуть не сталкиваемся нос к носу.

– Бонжур! – весело выкрикиваю я. – Бонжур, месье!

Французы – люди очень приветливые и вежливые. Это не то, чтонаш угрюмый народ, из которого лишнего «здравствуйте» клещами не вытянешь, апроизнести «извините» можно принудить только пыткой. Именно поэтому многие вмаршрутках молча, тупо, ожесточенно проталкиваются к дверям, хотя впереди стояткак минимум пятеро, которым надо выходить на той же остановке. Нет быэлементарно спросить… Нельзя! Еще уронишь свое достоинство! А вот с языкафранцузов милые, любезные словечки сыплются горохом! Вот и трудоголик автоматическивыпаливает: «Бонжур, мадам!», и я читаю на его лице напряженное мыслительноеусилие: он пытается вспомнить, кто я. А мне смешно, мне весело. Откуда емузнать, что я чуть не каждый день смотрю на него в окошко и знаю наперечет всеего водолазки: синюю он носит чаще остальных, черную – вообще редко, а серую –максимум раза два в неделю? Честное слово, не всякая влюбленная так изучилаобъект своих чувств, как я – этого совершенно незнакомого мне человека. Тут ясовсем развеселилась. А поскольку такое состояние для меня редкость, то мнехочется найти какую-то разрядку. Не успев подумать, я ляпаю:

– А ваш компьютер по-прежнему работает по ночам сам по себе?– и бегу дальше.

Но, прежде чем свернуть за угол, оборачиваюсь и вижуследующую картину: мой трудоголик стоит остолбенело, а в дверях лавочки застылипират и две русские красавицы. Они вышли как раз вовремя, чтобы услышать моюдурацкую реплику.

У трудоголика такое выражение лица, как будто железныерыцарские доспехи вдруг заговорили человеческим голосом. И только тут до менядоходит юмор ситуации: да ведь я, наверное, обозналась! Это вовсе не клерк изСА «Кураж», а просто очень похожий на него дяденька! У него небось икомпьютера-то нет!

Определенно он принял меня за сумасшедшую!

Я не могу удержаться – хохочу в голос. Утыкаюсь в шарф,чтобы смеха не было слышно, – и мчусь прочь. На бегу достаю мобильник и сообщаюсестре, что буду минут через сорок, если Морис уже привез капусту, надопоставить ее варить, причем целым вилком, непременно целым!

Выход из Марше-о-Вернэзон находится удивительно легко, я, неглядя по сторонам, пробегаю по вещевому коридору – и вот уже сижу в вагонеметро, мчусь на свою станцию «Ришелье-Друо». Но все-таки нет-нет, а начинаюсотрясаться от смеха. Ох, какое у него было лицо, у этого трудоголика! Умора!

С того происшествия в парке Кулибина прошла неделя, а никтои никуда Бергера не вызвал – ни звонком, ни повесткой, ни в милицию, ни впрокуратуру, – никакой следователь-расследователь им и его показаниями неинтересовался. Либо работа еще не началась, либо вполне хватило показанийсловоохотливого хозяина Финта. А может быть, экспертиза показала какие-тонеожиданные результаты… Короче, без показаний Бергера следствие решило покаобойтись.

Ну и ладно. В конце концов, какие он может дать показания?Ведь он даже не был полноценным свидетелем, он застал Симанычева уже мертвым…Другое дело, что не бывает лишних показаний, не бывает лишней информации, это Бергерпо опыту своей работы знал, однако, очевидно, в УВД и в прокуратуреНижегородского района придерживались другого мнения.

Вообще-то, честно говоря, Бергеру сейчас было не доСиманычева. Неделя выдалась суматошная, ведь бюро приобретало все более широкуюизвестность, множество людей, недовольных работой официальных следственныхорганов, обращались за экспертизой к независимым расследователям. Бергер и наработе-то почти не бывал, все больше на выездах, домой возвращался поздно,поэтому совсем не удивился реплике, прозвучавшей однажды в ответ на егополусонное (было уже часов одиннадцать вечера, для кого-то время детское, аБергер в эту пору уже норовил отрубиться) «алло»:

– До тебя совершенно невозможно дозвониться! Что происходит?Ты вообще есть или тебя нет?

Он улыбнулся. Сонливости как не бывало! Ведь Бергеру звонилаего, так сказать, дама сердца. И хоть особенной сердечности в их отношениях небыло, но ведь не скажешь – дама постéли! Есть, правда, такое слово –любовница, но Бергер его не терпел за острую колючесть и холодность. Поэтомупусть будет – просто дама. Или подруга. Или на худой конец – приятельница.

– Я есть, – сообщил Бергер доверительно. – Я есть здесь исейчас. А ты когда?

На их насмешливом, сдержанном, особом языке это означало,что эмоции и желания у него в прежнем состоянии, готов встретиться когда угоднои когда удобно ей: время их свиданий всегда назначала она.

– Полнолуние нынче, – сообщила дама. – Я бы всей душой, ноувы… Не раньше чем на будущей неделе. Ты как, доживешь?

– С трудом, – ответил Бергер, не покривив душой, потому чтоотвык от долгого воздержания. Однако против причуд женского естества непопрешь.

– Я тоже с трудом…