Зависть кукушки - Анна Акимова

Что теперь делать? Как вернуть этот проклятый медальон? Наверное, его еще не хватились, Лавровым сейчас не до этого. Но рано или поздно пропажу заметят и непременно вспомнят про меня. О ком же еще? В гостиной, когда оживляли бабку, кроме врачей была одна я. И тот врач, который кинул мне медальон, непременно об этом вспомнит!

Я завыла и закачалась в новом приступе отчаяния. Такой раздавленной и опозоренной я не чувствовала себя ни разу в жизни. Что, что, что теперь делать?! Может быть, попросить Витю отнести медальон в дом Лавровых и незаметно оставить его там? Нет, нельзя так использовать друзей. Сама виновата, сама и буду расплачиваться. Придется идти и во всем признаваться, что тут еще можно сделать?.. И лучше не думать сейчас о том, как меня встретят Лавровы и что мне скажут…

Я подняла с пола медальон, разорванная цепочка холодной змейкой скользнула меж пальцев. Я повертела в руках изящную вещицу, машинально нажала на шпенек, и медальон раскрылся. Детский локон, свернутый колечком, лежал внутри…

Я захлопнула медальон, но, чуть помедлив, раскрыла его снова. Показалось мне, что ли? Или здесь просто свет такой?

Я пошла в комнату и внимательно рассмотрела содержимое медальона в свете люстры. Нет, мне не показалось. Это были не те волосы! То есть, это были не Володины волосы. Похожие, да, но не его…

У меня прекрасно развито цветоощущение, говорю это без ложной скромности. И я прекрасно помню, какие краски я подбирала, чтобы передать цвет волос на Володином детском портрете. Я очень тогда старалась передать его как можно точнее, несколько раз просила старуху Лаврову показать мне детский локон, и теперь я была совершенно уверена: в медальоне, который я держала сейчас в руках, были не Володины волосы…

Но как такое может быть, ведь этот медальон сняли с шеи бабки Лавровой, откуда в нем чужие волосы?

Но… если этот медальон при мне сняли с шеи Володиной бабки, значит, именно с этими волосами была проведена генетическая экспертиза!.. Значит… значит, ребенок Аллы Потылицыной – не Володин сын, он сын человека, чьи волосы в этом медальоне…

Мне вдруг стало нестерпимо жарко, как всегда в таких случаях, загорелись уши. Я вскочила и забегала по квартире. Так мне легче думалось. Множество мыслей возникало в моей голове, иногда я останавливалась и трясла головой, чтобы как-то привести их в порядок. Поначалу было много непонятного, вопросы вспыхивали один за другим, но на каждый – на каждый! – находился ответ. Я как будто собирала пазл: одна деталька пристраивалась к другой и постепенно вырисовывалась цельная картина. Я поняла смысл аферы, которая могла быть просто аферой, если бы за нее не было заплачено столькими жизнями. И я поняла, для чего меня загоняли в подвал библиотеки и били по голове – потому что в моих руках была опасная улика – медальон!

Я несколько часов металась по квартире. Если бы кто-то видел меня в это время, он принял бы меня за сумасшедшую. Я бегала, бормотала, вскрикивала, порой останавливалась и трясла головой и опять принималась метаться. Наконец я остановилась. Я сложила картинку! Кое-что, конечно, оставалось не совсем понятным, но это уже не имело значения…

Я упала на диван и провалилась в сон. Когда я проснулась, сквозь плотно задернутые шторы уже пробивался дневной свет. Взглянув на часы, я вскочила и помчалась в душ. Скоро должны были появиться Витя и Эдька…

Эдька заявился первым. Мрачный, небритый и явно тоскующий по «душеукрепляющему». Я это поняла по взглядам, которые он бросал на холодильник.

Не обращая внимания на Эдькины страдания, я всучила ему деньги и снова погнала за продуктами. От того, что он принес вчера, мало что осталось.

– Принесешь бутылку – убью, – предупредила я его. – И бог меня простит!

Эдька скривился, но ничего не сказал и ушел.

Витя сильно задерживался… Эдька успел вернуться из магазина, потребовать, чтобы я сварила ему кофе, выпить его и попортить мне настроение своим брюзжанием. Витя не появлялся, а его телефон был недоступен. Я уже начала волноваться, но тут он наконец позвонил и сказал, что подъезжает и что у него грандиозные новости!

Витя пришел румяный с мороза и, протирая запотевшие очки, с ходу известил:

– Ребята, дядя Петя пришел в себя!

– Какой дядя Петя? – не поняв, хором спросили мы с Эдькой.

– Ну дядя Петя, отец Сереги! Мне сегодня из клиники позвонили, я их просил держать меня в курсе. Еще вчера вечером очнулся, представляете! Я уж и надежду потерял!

– Как же так, – удивилась я, – а я вчера позвонила, и мне сказали, что все по-прежнему. Ошибки быть не может?

– Никакой ошибки, я сейчас заезжал туда, уточнил. Вышел из комы, врачи надеются, что теперь пойдет на поправку. К нему меня, конечно, не пустили, там все стерильно, посещения разрешат, когда переведут в обычную палату. Ты, Груня, наверное, звонила раньше, чем все это произошло.

– Как же мы ему скажем, что Сережка в тюрьме? – ужаснулась я. – И что Наталья умерла?..

– Как-нибудь скажем, – сказал Витя, водружая очки на нос. – Дядя Петя – крепкий мужик, выдержит. А к тому времени, когда мы сможем все это ему сказать, может быть, что-нибудь и переменится к лучшему, я имею в виду Серегу…

– Ну да, – согласилась я, горячо надеясь, что Витины слова попадут в уши богу. – Витя, выпьешь кофе?

– Погоди, Грунечка, у меня еще новость есть… Я узнал вчера, кто оставил Володе наследство. Некто Питер Лэш, американский гражданин, очень богатый, даже по американским меркам. Скончался в мае этого года, вдовец, детей не имел. Какое отношение он имел к Володе или к Лавровым вообще, выяснить не удалось, но есть кое-что интересное… Я вчера полночи просидел в Интернете и вот что нарыл… Груня, я включу Серегин комп? Я все материалы на флешку сбросил…

Витя сел за Сережин стол, включил компьютер, подсоединил флешку… Мы с Эдькой с двух сторон нависли над ним, Эдька сопел у меня над ухом и чавкал, дожевывая печенье.

На экране компьютера замелькали куски английского текста, фотографии…

– Сейчас, сейчас… – бормотал Витя, быстро листая страницы. – Вот… вот, гляньте…

С экрана на нас смотрел… Володя. То есть, нет, конечно, не Володя, потому что этот человек был старше Володи. Таким Володя мог бы стать лет через десять. Уже не станет…

Сходство было поразительным. Глаза, характерная линия рта, улыбка… Волосы, правда, уже седоватые… Постаревшая копия Володи стояла на американской лужайке рядом с ухоженной моложавой женщиной, типично американской, с гладкими белыми волосами, с фарфоровой улыбкой… Оба в белых костюмах, с теннисными ракетками в руках…

Эта фотография вдруг ярко напомнила мне другую. Ту, которая выпала из альбома, когда бабка Лаврова показывала мне детские фотографии Володи. Ту, на которой Володя стоял рядом с юной тоненькой девочкой на пляже… Я только сейчас поняла, что на той фотографии был не Володя, а вот этот мужчина. Почему? Потому что та фотография была черно-белой. Если бы это была фотография Володи, она почти на сто процентов была бы цветной. Это была фотография из тех времен, когда Володи, наверное, и на свете не было. Это был не Володя, а вот этот человек, потому что… Ну потому что существование третьей копии маловероятно.