Десять величайших романов человечества - Уильям Сомерсет Моэм

Образы мужчин написаны твердой рукой. Старик Карамазов, влюбленный шут, изображен великолепно; его внебрачный сын, Смердяков, – гениальное изображение злодейства; об Алеше я уже вкратце говорил. У старого распутника было еще два сына. Дмитрия уместнее всего назвать врагом самому себе, он грубиян, пьяница, хвастун, безрассудно экстравагантен и неразборчив в средствах добывания денег, которые тратит глупейшим образом; его идея устроить кутеж отдает школярством, а описание пирушки с Грушенькой наивно до глупости. Его болтовня о чести просто отвратительна. Дмитрий в своем роде – центральный персонаж книги, и, на мой взгляд, это просчет: он такой никчемный человек, что вам все равно, что с ним станет. Предполагается, что он нравится женщинам, такие мужчины их иногда притягивают, но Достоевский не показывает, в чем именно его притягательная сила. В его поведении есть один момент, который всегда казался мне существенным. Он отдает деньги, те самые, которые украл, горячо любимой Грушеньке, чтобы та могла выйти замуж за мужчину, который в девичестве ее соблазнил. Это вызывает в памяти то время, когда Достоевский сам пытался достать деньги, чтобы помолвленная с ним Мария Исаева могла выйти замуж за «благородного и внешне привлекательного» учителя, который был ее любовником. Дмитрия он сделал таким же безжалостным эготистом и мазохистом, каким был сам. Не является ли мазохизм каким-то странным образом окончательным утверждением своего «я»?

До сих пор я только и делал, что выискивал в романе недостатки, и читатель вправе спросить: почему, если у меня столько возражений, я заявляю, что «Братья Карамазовы» – один из величайших романов человечества. Ну, во-первых, от него невозможно оторваться. Достоевский не только великий романист, но и умелый рассказчик, что не всегда сопутствует одно другому; у него потрясающий дар эффектно драматизировать ситуацию. Наверное, стоит остановиться на его излюбленном приеме, который Достоевский использует, чтобы вызвать у читателя нервное волнение. Он сводит вместе главных персонажей для обсуждения какого-то поступка, настолько странного, что понять его невозможно, а затем приводит читателя к разгадке со всем мастерством Габорио[67], раскручивающего загадочное преступление. Эти долгие разговоры будоражат воображение, писатель нагнетает обстановку хитроумными художественными приемами; возбуждение героев не соответствует произносимому тексту; автор пишет, что их сотрясают эмоции, что они позеленели или пугающе побледнели; по необъяснимым для читателя причинам самым обычным репликам придается особое значение; и через какое-то время читатель уже так взволнован этим экстравагантным поведением, нервы его так напряжены, что он готов испытать шок от того, что в обычном состоянии не произвело бы на него никакого впечатления.

Но это всего лишь вопрос техники: величие «Братьев Карамазовых» зависит от величия темы. Многие критики видят в ней поиск Бога; мне же кажется, это, скорее, проблема зла. И тут я подхожу к Ивану, второму сыну старика Карамазова, – самому интересному, хотя, возможно, самому непривлекательному персонажу романа. Возможно, как не раз говорилось, что в его уста Достоевский вкладывает свои выношенные убеждения. Они обсуждаются в книгах «Pro и contra» и «Русский инок», которые Достоевский считал кульминацией романа. Из них наиболее важна «Pro и contra». В ней Иван говорит о проблеме зла, которая человеческому разуму кажется несовместимой с существованием всемогущего и всеблагого Бога. В качестве примера он берет незаслуженные страдания детей. То, что людям приходится страдать за грехи, кажется понятным, но сердце и разум противятся тому, чтобы страдали невинные детки. Ивану все равно – Бог создал человека или человек Бога; ему хочется верить, что Бог существует, но он не может принять жестокость мира, созданного Им. Иван настаивает, что невинные не должны страдать за грехи виновных, а если они страдают, значит, или Бог – зло, или Его вообще нет. Больше я ничего не скажу: читатель сам может ознакомиться с «Pro и contra». Достоевский никогда не писал с большей силой. Но, написав, испугался того, что сделал. Аргумент был неоспоримый, но вывод противоречил его собственной вере в то, что мир, несмотря на все зло и страдания, прекрасен, потому что он творение Бога. «Если любишь все живое в мире, эта любовь оправдывает страдания, и все разделят общую вину. Страдания за грехи других станут моральным долгом каждого истинного христианина». Вот во что хотел верить Достоевский. И после «Pro и contra» он поспешил написать опровержение. Никто лучше его не понимал, что он не добился, чего хотел. Эта часть скучна, и опровержение неубедительно.

Проблема зла по-прежнему ждет разрешения, и вызов, брошенный Иваном Карамазовым, пока остается без ответа.

Я прочел книги Раймонда Уивера «Герман Мелвилл, моряк и мистик», Льюиса Мамфорда «Герман Мелвилл», Чарлза Робертса Андерсона «Мелвилл в южной части Тихого океана» и Уильяма Эллери Седвика «Герман Мелвилл: трагедия сознания». И не думаю, что стал знать о нем больше, чем знал раньше.

Согласно Раймонду Уиверу, «некий неосмотрительный критик во время столетнего юбилея Мелвилла в 1919 году» написал: «Вследствие какого-то странного психического переживания, так никогда точно и не определенного, его стиль, его мировоззрение совершенно изменились». Я не совсем понимаю, почему этот неизвестный критик назван «неосмотрительным». Он заострил проблему, которая должна озадачить каждого, кто интересуется Мелвиллом. Именно поэтому так пристально изучаются известные факты из его жизни, внимательно читаются его письма и книги (некоторые из них можно прочесть только при исключительном напряжении воли), – все для того, чтобы уловить хоть намек, который помог бы проникнуть в эту тайну.

Но прежде всего обратимся к фактам, которые собрали для нас биографы. На первый взгляд, но только на первый взгляд, они довольно обычны.

Герман Мелвилл родился в 1819 году. Его отец Аллен Мелвилл и мать Мария Гансворт происходили из благородных семей. Аллен был культурным, повидавшим свет человеком, Мария – элегантной, хорошо воспитанной и набожной женщиной. Первые пять лет после женитьбы они провели в Олбани, потом перебрались в Нью-Йорк, где бизнес Аллена – он импортировал французские ткани – поначалу процветал. Там, в Нью-Йорке, и родился Герман, третий из восьмерых детей семейства. Но в 1830 году для Аллена Мелвилла наступили тяжелые времена, и он вернулся в Олбани, где через два года умер банкротом и, по слухам, не в здравом уме. Семью он оставил без гроша. Герман посещал классическую школу в Олбани и после ее окончания в 1834 году устроился клерком в Нью-Йоркский государственный банк. В 1835 году он работал в меховом магазине брата, а следующий год провел на ферме дяди в Питсфилде. В течение одного семестра он преподавал в школе в районе Сайк. В семнадцать связал жизнь с морем. Много писали по этому поводу, хотя я не понимаю, почему нужно искать другие объяснения, кроме тех, которые дает он сам: «Горькое разочарование в некоторых планах, которые я наметил на будущее; необходимость чем-то занять себя, склонность к кочевой жизни, – все это, соединившись, подтолкнуло меня пойти в море матросом». Он безуспешно пробовал себя на разных поприщах, и то, что нам известно о его матери, дает возможность предполагать, что она открыто говорила, насколько им недовольна. Как и многие юноши до него, он пошел служить во флот, так как был несчастлив дома. Мелвилл – необычный человек, и тем не менее не стоит искать скрытых причин в абсолютно естественном поступке.