Магазинчик бесценных вещей - Лоренца Джентиле

умрем, знай, что я рада, что у меня была такая бабушка, как ты.

Я закончила оттирать верхнюю часть двери. Вода и уксус стекают на землю, наводя на мысль о тех произведениях современного искусства, которым обычно дают название «Без названия». Я спускаюсь со стремянки, чтобы заняться нижней частью. Пока я ее мою, по тротуару позади меня ходит взад-вперед табачник.

– Они уже просто обязаны одобрить мне этот кредит! Всем, мать его, кредиты выдают, даже ворам! Все бумаги у меня в порядке! – орет он в телефон. – Нет, я сказал уже, что подал все документы. Да что ж, твою мать, еще нужно-то? Меня вся эта ситуация уже заколебала, и ты в курсе, что бывает, когда…

Не знаю, в курсе ли его собеседник, что бывает, но я могу себе это представить. Следя за ним краем глаза, я замечаю, как он нагибается, чтобы что-то поднять. Хмурит брови. Меня бросает в пот: это одна из моих записок про краудфандинг. Похоже, выпала из кармана.

Закончив читать, он устремляет злобный взгляд на магазин и еще более злобный – на меня. Я принимаюсь отчаянно тереть, делая вид, что сражаюсь с особенно стойким пятном.

– «Ай!» – сказала бы дверь.

Я тут же узнаю голос Шерсти-С-Примесью-Шелка и оборачиваюсь.

– Красота требует жертв.

Вид у Шерсти-С-Примесью-Шелка задумчивый, никогда ее такой не видела. Я спрашиваю, не против ли она, если я вытру дверь, прежде чем мы ее поднимем.

– Сделаем ей укладку или оставим как есть? – шутит она, но каким-то подавленным голосом.

Дождавшись, пока я закончу, она делает шаг назад.

– Ради бога, подними сама, – говорит она. – Полный пакет услуг.

Я вспоминаю, что вчера у нее был обед с отцом. Спрашиваю, нашли ли они в итоге место в этом районе.

Она качает головой.

– Мы с отцом встретились в центре, но знаешь что? Мы прекрасно могли бы пообедать и поке, свесив ножки в Навильо.

Я не понимаю, к чему она клонит.

– Посидеть у Навильо – всегда идея хорошая.

– Но не когда твой отец должен торжественно передать тебе управление агентством, а сам дает задний ход. – Она кладет на сервант конверт с документами и закрывает дверь магазина. – Продажей этого магазина я должна была доказать ему свою значимость. Но, по всей видимости, этого недостаточно.

– Но ведь ты еще даже его не продала.

– Вот именно. Плохо справилась с заданием. Он говорит, что всему виной мои женские слабости, вещи, которые мне вздумалось починить, и так далее и тому подобное…

От дерзкого и бойкого вида Шерсти-С-Примесью-Шелка не осталось и следа. Кажется, она совсем пала духом, и я ее понимаю. Я чувствовала то же самое, когда отвечала неправильно на вопросы о Ноевом ковчеге.

– Что ж, я тебе представилась… а ты мне еще нет. Как тебя зовут? – спрашиваю я, делая последний шаг и преодолевая расстояние, которое нас разделяет.

– Беатриче.

– Беатриче! Как…

– Муза Данте и бла-бла-бла.

– Вообще-то я подумала о «Много шума из ничего». Та Беатриче считается самой первой феминисткой.

– Подумать только.

– Да, в комедиях Шекспира встречаются не только кумушки! – говорю я с улыбкой.

– С этим знанием мне определенно заживется лучше, – подшучивает она.

– А знаешь, от чего тебе действительно заживется лучше? Табачник сто процентов подаст свое предложение. Я только что слышала, как он говорил по телефону.

Она фыркает.

– Да все равно. Мой отец считает, что я еще не готова брать на себя управление делами и, скорее всего, не буду готова никогда. Так что будет лучше, если я устроюсь в какой-нибудь офис и забуду про это, потому что бизнесвумен из меня никудышная.

– Очень жаль, что твой отец так думает. Как по мне, он сильно ошибается. И… прости, что я вмешалась в твои дела, – неожиданно для себя выпаливаю я.

Она взмахивает рукой. Похоже, что она сейчас заплачет.

– Против изящных искусств не попрешь.

– Мой отец очень хотел, чтобы я… продолжила участвовать в его деле, – признаюсь я. – Сын это будет делать или дочь, ему было неважно. Но я ушла. – Я нащупываю конверт в боковом кармане комбинезона. – Я написала ему письмо, в котором прошу о перемирии. У меня ушло на него пять лет.

Я спрашиваю себя, когда я успела перейти этот порог откровенности. Это все, чтобы она почувствовала, что ее понимают.

– Я хочу его отправить, но каждый раз говорю себе: если он ни разу не пытался со мной связаться, какое ему вообще до меня дело?

– Если он не берет меня с ним работать, какое ему вообще до меня дело?

Мы переглядываемся.

– Отправь его, – наконец произносит она.

Я представляю, как мой отец открывает почтовый ящик в конце дорожки. Он делал это каждую неделю просто на всякий случай. В Крепость почти никогда не приходила почта, разве что кто-то совсем отчаянный бросал в ящик пару рекламных листовок. Но ящик мог покоситься или заржаветь, так что отец всегда ходил его проверять.

Я представляю, как он подозрительно рассматривает конверт, недоумевая и не понимая, что с ним делать. Есть два варианта: можно оставить его в ящике, выбросить, сжечь или взять его в руки и рассмотреть поближе. Хватит ли ему смелости его открыть? Дойдет ли он до конца, если все-таки решится прочитать письмо?

Я представляю, как он стоит на дорожке в своих ботинках, крепкий, здоровый, с длинной бородой и маленькими усталыми глазами, от которых глубокими бороздками расходятся в стороны морщины, и смотрит на строки, которые я написала перьевой ручкой на бумаге с жирафами – из Милана, из дома бабушки. Из внешнего мира.

Я представляю, как он сильными своими руками держит перед собой листочек, стараясь не сжимать его слишком крепко, чтобы не испачкать, но все равно оставляет на краях пару черных отпечатков. Я представляю, как он трясет головой, проклинает письмо и сминает его, а потом перематываю пленку назад и вижу, как слеза стекает у него по щеке и, намочив бороду, соскальзывает на клетчатый воротник.

Скучает ли он по мне так же, как я по нему?

– А вот и веселые кумушки, – прерывая ход моих мыслей, замечает Беатриче. Она показывает большим пальцем в окно, себе за спину.

Я так резко бросаюсь к входу, что кружится голова. Снаружи действительно стоят Арья и Аделаида. Последняя, вся сияя, прямо с порога заявляет:

– А у нас первые пожертвования!

Не обращая внимания на присутствие Беатриче, она сообщает, что наше объявление набрало уже больше двадцати просмотров и два человека даже прислали деньги. Пятьдесят и двадцать евро. Видя мое разочарование, она поднимает указательный палец.

– Прошел всего час. Мы собрали семьдесят евро только за первый час…

Беатриче переводит взгляд с меня на Аделаиду и обратно, будто наблюдая, как марсиане играют в пинг-понг.

– Мы организовали краудфандинг, – объясняет наконец Аделаида.

– Только этого не хватало! – закрывает лицо рукой Беатриче.

– Мы не собираемся тебе мешать – просто хотим по всем правилам поучаствовать в аукционе.

– Вы сумасшедшие.

Беатриче произносит эту фразу тоном человека, делающего комплимент.

Аделаида поворачивается в мою сторону:

– Гея, все под контролем. Идея сработает.

Ее уверенность вселяет в меня надежду.

– Настало время фотографий, – объявляет она, доставая из кармана телефон.

Арья оживляется:

– Фотографии, фотографии! Мама, давай я тебе помогу.

Аделаида фотографирует вещи и сам магазин со всех возможных ракурсов («Из-за света!»). Я восхищаюсь ее решительностью и энергией, с которой она бегает по магазину. Вспоминаю о человеке, который подрезал ей крылья. Она бросается в жизнь с головой, чтобы больше не чувствовать себя в клетке? Иначе откуда такая изумительная легкость?

Она бы точно понравилась Дороти. Они бы часами болтали с ней, сидя в обшитых парчой креслах, на что у меня в жизни не хватило бы сил. Если бы в тот день она пришла сюда со мной, я уверена, она сразу дала бы погадать себе на Таро и даже принялась бы раздавать любовные советы тому пареньку.

А сейчас она может кого угодно заставить примерить свои невероятные платья и даже угадать, какая богиня живет в каждом входящем человеке. Я вижу, как она выглядывает из-за ширмы с облаком амарантового тюля в руках и говорит: «Люди восхитительны».

– Подойди сюда, Гея, сделай вид,