Училка и медведь - Маша Малиновская

детей в автолюльки и крепим в кресла. Я сажусь на переднее сиденье рядом с Богданом и думаю, что нескоро, наверное, теперь буду тут ездить.

— Кстати, тебя ждёт сюрприз, — улыбается Богдан, когда мы подъезжаем к дому.

Я даже и не представляю какой. Шарики развесил? Обед приготовил? Ну это он вряд ли будет сюрпризом называть.

Но сюрприз и правда оказывается очень приятным. Когда я вхожу в квартиру, то меня на пороге встречает… моя бабушка!

Я так сильно рада её видеть, что аж слёзы выступают на глазах.

Сюрприз Богдану точно удался!

И да, шарики тоже везде развешены: розовые, голубые, белые. Кроватка детская в нашей спальне застелена и украшена большой бумажной лентой со словами “Добро пожаловать домой, горошинки”. Накрыт праздничный стол, а Василина, которая тоже здесь, как раз расставляет бокалы.

Малыши спят, мы просто перекладываем их осторожно в кроватку, а сами идём на кухню праздновать. Настроение прекрасное, я безумно счастлива! Знаю, что просто не будет, но сейчас меня это совершенно не пугает.

* * *

Первую ночь дети почти всю проспали, только дважды просыпаясь поесть. Точнее, просыпалась Алёна, а Дениску пришлось будить. А вот вторая ночь уже показалась нам с Богданом не такой спокойной. Бабушка тоже вставала покачать малышей. Они с Богданом вдвоём ходили, а мне подкладывали только кормить. Выспаться давали, чтобы быстрее восстановилась.

Я была им крайне благодарна.

Бабуле уже скоро ехать пора, потому что хозяйство там у неё, да и сложно пожилому человеку в доме, где двое новорождённых. Конечно, такого бабушка не говорит, да и никогда не скажет, но я-то понимаю.

Богдан настаивает, что мне нужна помощница по дому. Я и не спорю с ним, с малышами и правда непросто. Решаем, что как только бабушка уедет, так и наймём. А он пока поищет.

На пятый день нашего прибывания дома моё счастье омрачается. Нет, я конечно, понимала, что этого не избежать, что этот момент наступит очень скоро, но поделать со своими эмоциями ничего не могу.

У Богдана с утра, когда он пьёт кофе перед тем, как ехать в офис, звонит телефон. Разговор выходит коротким, но о чём он говорит, я не слышу, потому что Дениска как раз высказывает своё возмущение тем, что его сестре первой сменили грязный подгузник.

— Карин, — Медведь подходит ко мне. Вижу, что напряжён и серьёзен, и уже догадываюсь о причине. — Ира родила позавчера ночью. Сегодня их выписывают. Я… мне…

— Езжай, конечно, — говорю как могу мягче, а у самой горечь по языку разливается. — Это твой сын, он так же заслуживает, чтобы ты его встретил, Богдан.

— Спасибо, Белочка, — Медведь приобнимает меня и целует в макушку, задержавшись и выдохнув с облегчением.

Неужели он думал, что я устрою ему истерику? Смысл в ней? Мы всё решили ещё тогда.

Но… как бы я не улыбалась, как бы не старалась быть лояльной, мне сложно. Я понимаю, что Ирина из тех, кто может попытаться отравить нашу жизнь. Богдану будет больно, если она начнёт настраивать ребёнка против отца, или будет манипулировать через сына.

Но ничего не поделать и уже не изменить. Мы справимся. Обязательно.

39

— Вот так вот, ба, — роняю голову на руки, а бабушка гладит меня по голове, как когда-то в детстве или в юности, когда прибегала к ней со своими бедами и горестями.

— Ну что, Каришка, ничего не поделать. То, что он дитя своё не бросает, не делает его плохим. Наоборот — душа у него светлая, у Медведя твоего. Тёплая. Это важно.

— Знаю, бабуль, знаю, — я вздыхаю и беру в руки кружку с чаем, сжимаю в ладонях, вдыхая аромат, подношу к губам и делаю глоток. Остыл уже, пока малышей укладывала. — Но не легче мне от этого. Внутри будто горит всё, тлеет, бабуль.

Мы с бабушкой сидим на кухне. Она только-только доварила суп и поставила на пар вареники. Вчера вон на неделю наерёд мне наготовила. Двойняшек я покормила и уложила — повезло, что синхронно уснули.

Богдан уехал только час назад, а я уже внутри вся извелась. Постоянно на часы смотрю и представляю, что там сейчас он делает.

Я не знаю, в каком роддоме рожала Ирина, но, думаю, мало чем отличается. Поэтому представляю те же коридоры, по которым Богдан сейчас, возможно, идёт с малышом на руках. Такая же выписная комната.

Интересно, фотосессия тоже есть? И на фото они с ребёнком по отдельности или втроём тоже?

Жарко в груди становится.

Знаю, что малыш не виноват. И Богдан тоже. Знаю! Но… больно мне. И плакать хочется.

Бабушка, конечно, сочувствует мне. Но на глазах у неё не позволяю себе расплакаться. У неё сердце больное, незачем лишний раз нервировать.

Из спальни доносится тихий писк, я вздрагиваю и собираюсь вставать, но бабуля кладёт свою морщинистую тёплую руку на моё плечо.

— Посиди-посиди, онучка, я люлечку покачаю.

Бабушка уходит в комнату, а я делаю ещё несколько глотков уже совсем остывшего чая. Есть не хочется, но заставляю себя укусить бутерброд с маслом и сыром, потому что молоку надо откуда-то браться.

Ещё и бабуля сегодня уезжает. Скучать буду, нескоро теперь увидимся.

Слышится звук проворачиваемого в замке ключа. Богдан вернулся!

Я резко встаю, выдохнув от прострела в шве и иду навстречу. Мне нужно, очень нужно увидеть его, посмотреть в глаза, понять, что ничего не изменилось между нами. Знаю, что нет, но мне нужно.

И когда я выхожу в коридор, то замираю.

Медведь стоит в коридоре и смотрит мне прямо в глаза. Во взгляде его и просьба, и извинение, и вопрос, и… факт, который не оспоришь.

А в руках… люлька с младенцем.

— Я не мог, Карина… — его голос садится и немного хрипит. — Он мой сын. Не мог его там оставить одного, понимаешь? Бросить… я бы себе не простил никогда.

Я молчу. Смотрю на него внимательно, слушаю.

Его.

И себя.

— Ирина написала отказ сегодня утром и ушла. Я её даже не видел. Ни адреса, ни телефона не оставила. Врач сказала, что такси вызвала до аэропорта. И мне тоже отказ этот предложили… Порвал я его, Карин, и выбросил. Не могу я, Белочка… чтобы мой сын… да в детском доме.

В люльке тихо копошится ребёнок. Я опускаю на него глаза, а потом снова