Хэда - Николай Задорнов

– Это плохо! – сказал Кавадзи.

– Вы только посмотрите на них. Приезжайте ко мне в гости... У нас был бал. Одна из американок прекрасно поет...

– Да, я уже слышал. Все японцы говорят о ней, -‹ как-то покорно ответил Кавадзи.

– Она испанка. Очень молодая.

– Испанка?

– Да. Она была артисткой кабаре. С успехом выступала на сценах. Вышла замуж за мистера Доти...

– Все население Симода твердит об американской красавице, – сказал Кавадзи.

– А как же вы поступаете с дамами? Да войдите в положение адмирала! Что бы вы делали на его месте? Если семьи торговцев были бы взяты в плаванье и – не дай бог – погибли, то какой позор вы навлекли бы на свое правительство. Хотя этого, конечно, не случится никогда... «Кароляйн» повезет только часть наших людей. Пойдет капитан Лесовский и офицеры с письмами и бумагами. Адмиралу очень важно встретиться с вами. У меня также есть что сказать князю Мидзуно Чикугу но об англичанах, стало известно недавно. Теперь адмирал готовит бумаги и рапорты для отправки с Лесовским в Петербург на высочайшее имя... Шхуна, которую мы строим, близка к окончанию. Как же брать с собой семьи в опасное плавание! Американцы не согласятся, и мы не можем послать бумаги нашему императору... Путятин не совсем уходит, он еще встретится с вами. Рад будет видеть вас... в Хэда...

Когда Посьет ушел, Кавадзи послал письмо Накамура, приглашая его к себе.

Приказал: завтра же отправляться в Хэда к Путятину, говорить с ним до отхода американской шхуны в Россию, предъявить снова наши требования, повторить, не уступать, держаться твердо.

«Как и здесь», – добавил он.

И почувствовал, что стало легче. Это так! Сегодня, в то время, когда столько неприятностей и кто-то из темноты государственных недр угрожает, я все отмел и так обрадовался втайне, когда Посьет мне рассказал про испанскую артистку из Калифорнии, ставшую женой американца.

Кажется, по привычке, слыша про хорошенькую женщину и забывая возраст, я готов увлечься? Признак большой душевной и мужской силы; конечно, так. Признак презрения Саэмона к тайным врагам, хотя бы и убить могли. Или это что-то еще небывалое в моей жизни и в вознаграждение за небывалые неприятности судьба посылает мне такое же таинственное, но прекрасное и загадочное знакомство, которого я жду. Ничего не бывает зря, высшие силы берегут Кавадзи и посылают ему заманчивый мираж невозможного счастья? Что-то еще неизведанное и прекрасное, что должно же прийти наконец в Японию следом за всеми пугающими нас неравноправными трактатами, которые, едва подписав, мы стараемся уже по привычке изменить в пользу наших владык и предрассудков.

Дела закончены. Кавадзи взял меч и вышел в сад, чтобы упражняться. Сидя целый день с важностью, очень устаешь, мускулы ослабевают. На площадке, среди больших деревьев, где он не раз занимался в прошлые приезды, Кавадзи поднял тяжелый меч и хотел размахнуться, но услыхал, что кто-то, совсем близко, подсвистнул. Это не птичка. Кто смеет?

Саэмон шагнул в чащу сада, но остановился. Свистнули посильней с другой стороны.

«А-а! Опять! Кавадзи – русский шпион! За ним надо следить! Ему надо напоминать, что за ним следят!» В государстве все разваливается, все воруют! В конце прошлого года обворовали в самом замке Эдо, за высокими стенами, во дворце шогуна, хранилище казенных драгоценностей. Многие готовы продать любые сведения американцам! А виноватым хотят представить Кавадзи! Кто-то пустил шпионов по ложному следу, желая отвести подозрение от себя? Что-то готовится в государстве, есть тайная деятельность, заговор, который надо скрыть, и в такую пору на вид выставляется показное старание, фальшивая бдительность? Ну что же, Кавадзи примет вызов. Посмотрим!

Саэмон мог бы приказать отряду своих самураев, готовых всегда к битве, изрубить на куски всякого, кто прячется в саду.

Кавадзи опустил меч и ушел в храм. Теперь тихо. Снова вышел с мечом и опять услыхал подсвистывание и опять хотел отдать приказание всей массе своих воинов. Но только этого и надо?

Этот способ называется: «змея заползает в сердце». Саэмон – сам бывший министр береговой охраны. У него самого в подчинении были тысячи шпионов. Но он наблюдал за границами страны и требовал бдительности к иностранным кораблям.

Кавадзи, прежде чем возвратился за деловой стол, взмахнул мечом пятьдесят раз. Это немного. Год тому назад, здесь же, по утрам, он взмахивал по пятьсот раз. Государственные мысли являлись и не давали покоя, необходимого для грубых упражнений. Кавадзи не хотел поддаваться слабости, махать мечом из пустого тщеславия, как силач, борец, у которого нет государственных мыслей и крепок сон. Мастера-виртуозы сабельных боев, сами не идущие на войну, крепко спят со своими пустыми головами, когда писатель Кавадзи пишет свой дневник и стихи, после того как обдумал политику родины.

...Накамура пойдет в Хэда. Мы должны действовать с Путятиным решительно, как приказано в Эдо. Как же? В Эдо не смогли придумать. Но в Эдо будет сообщено, что повеление исполнено. Хотя Япония еще бессильна, надо признаться. Путятин стремится как можно скорее уйти на войну. Кавадзи должен дать понять, что самовольные действия адмирала в Японии могут лишь явиться причиной, что отъезд задержится. Ему также не разрешат выезд из Японии, если не подчинится требованиям и не согласится до отсылки бумаг государю Российской империи изъять из трактата пункт о праве русских иметь в открытых портах консулов. Напомним, что Россия в войне, а Япония действует очень почтительно и дружески. Заявлять твердо и не прибегать к угрозам.

Нельзя не признаться себе, что хотя герои, пляшущие в японском храме, очень самонадеянные, легкомысленные и глупые, но у их поступков есть серьезная причина, подоплека, как всегда, и во всем у Путятина. Кроме того, мы долго держали их без радостей, как в темнице. А наши требования к Путятину и американцам, при всей глубине наших страданий в теперешнее переломное время, нелепы и позорны, как тайное подсвистывание в саду.

Саэмон взял дневник и записал ваку:

Еще записал, что Посьет говорил про американскую красавицу. У Кавадзи и раньше бывали неприятности. Лучшее средство от этого – женщины. Приятный для них мужчина утешает их и забывается в любви сам, лечит свои раны. Неприятности теряют остроту. Это верное средство, его можно цинично рекомендовать там, где это возможно.

Но теперь Кавадзи стар, хотя есть еще цвет лотоса... И в голову не приходило, что может явиться такая красавица, что глубокие служебные царапины в душе будут исцеляться лишь при мысли о ней. Тут много помогает прошлая политика изоляции. Если бы ее не было, то и американские женщины не были бы такой прекрасной тайной, к которой рвешься. До сих пор прекрасней его жены Сато для стареющего Кавадзи не было никого. Конечно, бывали увлечения мелкие, незначительные, – кажется, более по привычке и для оправдания мужского самолюбия. Сейчас даже Сато, со своим прошлым при дворе, где ей, как самой красивой, пришлось быть в юности любовницей старого покойного шогуна, женщина – награда от двора для расторопного чиновника, с ее тактом, образованием и великосветскими привычками, казалась лишь чем-то вроде антикварной драгоценности. Дар, подобный халату с государева плеча.