Хэда - Николай Задорнов

...Наступает вечер, когда хочется посидеть за чаем и послушать, как поют сосны. Ручьи, звеня, падают со скал и убегают вниз в зияющие трещины. Но вдали уже виднелись крыши Симода. Вот и молодые бамбуки серой дружной чащей подымаются по склону сухой высокой горы. После такой прогулки их побеги в простом соусе покажутся очень вкусными. «Утонченная бедность!»... «Величие в самых малых делах жизни?»... «Ты гасишь свое сияние, чтобы погрузиться в темноту других!»... «Только в пустоте лежит истинно сущее!»... «Быть сдержанным – значит быть утонченным!»... «Быть таким, как яшма!»

Да, это так! Это истины, которым Саэмон следовал всю жизнь! «Скромность, сдержанность, терпение»... «Великая гармония!»... «Пустота как истинно сущее, еще незаполненное». Да, величие малых дел! Но в замке Эдо теперь все так торопятся, так волнуются, теряют самообладание, что кажется, ни у кого больше нет «большого чая». Даже старейшины верховного совета – молодые гении и пожилые мудрецы – вышиблены из колеи созерцания и лишены душевного равновесия, хотя внешне еще стараются сохранить вид, но даже это не всегда удается, как замечает наметанный и ревнивый глаз чиновника.

Величие малых дел? Саэмон верит, нужны: твердость сердца, вера в истины... Путятин сказал на одном приеме, что пьет за японцев, что это самый лучший народ в Азии, у японцев есть твердость характера и чистоплотность!

Зачем же он так грубо вторгся во внутреннюю жизнь этого народа, куда он был допущен, где ему многое было открыто, как никогда и никому за всю историю Японии! Зачем он позволит: себе такое самовольство? Поселить на земле Японии американских женщин! Даже мужчин мы еще не совсем согласны принимать. Мы от консулов отказываемся. А он поселил женщин! У нас боятся этого, говорят, это может быть для Японии началом великих несчастий, началом заселения нашей страны иноземцами и иноверцами. Так рассуждают и в замке Эдо и в замках князей. И об этом твердо должен говорить Кавадзи с Путятиным. Саэмону велено потребовать, чтобы из заключенного трактата было удалено согласие Японии принять русских консулов, при этом считается, что мужчин-консулов всегда можно убрать из страны. Мужчина окажется в нашей власти либо постарается уехать к семье.

Приехал американский консул! Но мы и ему скажем, что консула с семьей не примем даже от Америки. Только холостого. В правительстве все понимают, что глупо не дозволять семье консула сойти на берег. Но так поступают, чтобы народ видел, как правительство верно тем глупостям, которым оно учит народ.

Поезд вельмож вступил в город, и Саэмон но джо «снял сандалии»[40] в отведенном ему храме со множеством цветущих камелий. Тяжкие деревья азалий стояли в теплом воздухе юга в глубине храмового двора, как розовые и алые стога, схваченные в черные корявые вилы. Скоро цветов будет еще больше. Тогда черные ветви исчезнут совсем.

Губернатор Накамура расстроен, смущен, разбит... Он теряет свое лицо?

– Произошло... ужасное...

«Что же?» – холодно спрашивал взгляд Кавадзи. Он подносил к губам первую чашку «жидкой яшмы» в чашечке из белого фарфора.

– Да... американская...

– Шхуна? Агрессия? Война?

Накамура кланялся и не мог плести языком.

– Пушка?

Накамура кланялся.

– Да, да. Все это! Конечно. И это тоже. И еще одна шхуна с виски, и еще пушка... Но главное не в том... хуже...

Накамура вежлив, кроток, скромен. Его преданность традиционному этикету начинает раздражать Кавадзи, вооруженного западными понятиями для предстоящих встреч с западными людьми. Что-то все напутано? Что же оказалось непобедимым?

Кавадзи ушел далеко вперед в изучении западной жизни, философии и языков.

– Пришла американская описная эскадра?

– Нет...

– Что же...

– Аме... рикан... екая... красавица! – дрожа как в лихорадке, отвечал Накамура. Его богатырское тело билось как в ознобе, плечи содрогались, словно он собирался сопротивляться по системе «дзю дзю цу»[41]. Нет, скорее по системе «сопротивление голыми руками».

Скоро все аристократы потянутся на Запад. В замену чая произведены такие удачные опыты с шампанским, доставленным в Японию на черных кораблях. Шампанское приятно овладевает головой и ногами и без излишних церемоний.

Кавадзи еще раз поднес к губам белую фарфоровую чашечку с жидкой золотистой яшмой.

«Скромность, терпение, вежливость!..»

– В Гекусенди четыре американки, четверо детей и свора собак. Одна очень большая, как маленькая лошадь князя Мидзуно из Нумадзу. Когда все ходят гулять, то очень красиво, как на картинке у Путятина. Американская красавица... стриженая... И под вуалью. Неописуемая красота.

– Стриженая? Женщина?

– Русские и американцы собрались вместе в храме Нефритового Камня, кушали, пили вино. Сидели за столом все вместе. Играла музыка. Матросы все были одеты в белое, пели свои песни. Потом вышла американская красавица с приставными волосами другого цвета. Она пела. Очень грубо и резко, но все приходили в восторг. Ей подыгрывали негры на струнных инструментах. Потом она сама взяла такой инструмент, пела, и опять все приходили в неистовство. Потом опять переменила волосы, стала черная, как японка. Еще пела и танцевала. Потом очень бурно играла музыка, и все четыре американки танцевали с русскими офицерами и с американцами по очереди. При этом мужчины и женщины обнимались. Все прыгали. Подпрыгнут высоко, мужчина стукнет ногой об ногу и перевернется в воздухе.

– Какие герои! Какие герои нашлись! – вспыхнув, сказал Кавадзи.

Он почувствовал себя ошеломленным. Этого и он не ждал. А мы надеялись на их противоречия! Нет, кажется, весь мир заодно, когда надо войти в Японию.

– Как нам быть? Вся Симода говорит: в храме Гекусенди живет американская красавица. Играет музыка медных труб! Русские и американцы танцуют. Гром и грохот! Плясал великан Можайский, который владеет прибором для снятия натуры на пластинку. Тоже подпрыгивал и при его силе бросал даму вверх. Еще пляшет Ширигу-сама. Посьет разговаривал с американками на всех языках. И тут же их мужья. Сибирцев очень нравился, и с ним танцуют все американки.

– Какие герои! Прыгали с американками в воздух! И Путятин там сидел?

– Да.

– Какой герой!

– Американская красавица когда здоровается, то протягивает руку, белую... Очень нежную. Множество драгоценностей в звенящих браслетах, а пальцы в перстнях... Я очень опасался прикасаться. Ее глаза как небо и море, лицо белое, как мрамор, брови и ресницы очень черны... Все говорят, когда смотришь, то душа отлетает... Все девицы в Симода сказали: «Куда же нам! Разве можно наши праздники сравнивать с их праздниками!» Все, все японки захотят видеть, запомнить, перенять... – Накамура всхлипнул, – и походить на них!