Девятый час - Элис Макдермот

Ничто, ничто не убережет мать от вечного проклятия, кроме, возможно… возможно… индульгенции, которую заработает для нее хорошая дочь, которая проглотит свои панику и гордость, свое желание очутиться в другом месте (от этого желания все нервы у нее скручивались и подергивались) и останется с миссис Костелло в предполуденные часы, слушая ее глупости, впитывая ее презрение, глядя, как эти голые и пустые комнаты, средоточие ее собственных бед, заполняются светом цвета мочи, цвета желчи.

Все было так очевидно: мать не желает исправляться. Мистер Костелло был ее «милым», и даже сестры оказались бессильны перед ее блаженной решимостью не расставаться с ним. Кто-то должен нести епитимью за нее, за грех, от которого она не хочет отказаться. Кто еще, как не дочь, которая любит ее больше всего на свете?

Приходившая тем утром монахиня, сестра Аквина, оставила пациентку в кресле у окна, плотно укутав в шерстяной халат мистера Костелло, а Салли велела присматривать, чтобы она его не сбросила. Миссис Костелло, по словам сестры Аквины, знобило, у нее начинался жар. Салли смотрела, как монахиня размешивает в утреннем чае миссис Костелло винный камень – от запора. Потом сестра положила на грудь больной фланельку, пропитанную льняным маслом. Перед уходом она растолкла в ступке две таблетки аспирина и велела Салли подмешать его в яблочное пюре, которое она принесла из монастыря, поскольку миссис Костелло очень слаба и ей будет тяжело проглотить таблетку целиком.

– Только подмешай, пожалуйста, в жижу, – попросила сестра Аквина. – Не туда, где кусочки и кожура.

Сестра Аквина была низенькой, толстенькой, сущий сорванец с деловито-авторитетными манерами уличного копа. Ее черные глазки слегка косили. Она недавно прибыла в монастырь и потому решила, что Салли приходит в квартиру миссис Костелло каждое утро, чтобы учиться ухаживать за больными.

– В подобных случаях лучше избегать надежд да придыханий, – сказала она, перекладывая яблочное пюре в чайную чашку и выуживая кусочки кожуры, оставленные близорукой миссис Одетт. – И я не про надежды найти красивого мужа, – добавила она, хохотнув над собственной шуткой, не подозревая о положении дел в семье Салли и видя лишь ее готовность служить ближним. – Надо быть очень осторожной, чтобы еда не попала пациентке в дыхательное горло, чтобы она не поперхнулась при вдохе. – Сестра Аквина провела пальцем вниз по своему нагруднику, по темному одеянию, кружком обрисовав легкие под своей бесформенной грудью. – Вот так может начаться инфекция. Инфекция легких. Пневмония. Нам же такого не надо.

Сестра Аквина надолго не задержалась. Происходило это в конце января. В студеную пору сестры трудились не покладая рук. Уже надев плащ, она положила руку на локоть Салли, поводила головой, точно хотела как следует рассмотреть девушку косящими глазами.

– Какая же ты молодец! – сказала она с порога. – Сидишь тут вот так!

И Салли склонила голову на старый манер, как сделала бы, принимая похвалу в прошлом году, до поездки в Чикаго, словно неведение сестры Аквины, не знавшей ничего о епитимье Салли и ее обстоятельствах, восстановило ее невинность. Как будто благодаря неведению сестры Аквины доброту Салли, ее милосердный труд снова ничто не омрачало.

Пока миссис Костелло дремала в кресле (ее дыхание было неровным, отягощенным мокротой), Салли еще раз обошла тесную спальню. Воздух в комнате был грязно-желтым, потолок испачкан потеками воды горчичного цвета, швы выцветших обоев сделались светло-коричневыми. За задернутыми кружевными занавесками тени казались хрупкими и ломкими, как старая бумага. Нескончаемое шипенье и скрежет батареи напоминали бульканье грязной уличной воды, сбегающей в ржавый водосток.

Салли тихонько обошла кругом кровать, которую сестра Аквина аккуратно застелила и заправила, и узкий сундук с приданым в изножье. Проходя, она остановилась, чтобы на несколько дюймов приподнять его крышку (оттуда пахнуло кедром, вспыхнули белым свернутые простыни), и снова ее опустила, услышав, что миссис Костелло зашевелилась.

Она приблизилась к туалетному столику. Две куклы с фарфоровыми лицами повалились одна на другую. На них были одинаковые платья – с длинными рукавами и пышными юбками, с пожелтевшим кружевом по вороту и на манжетах, выцветшая ткань продернута еле заметной яркой ниткой, у одной – голубой, у другой – малиновой. У куклы в малиновом платье один глаз запал. Фарфоровые лица у обеих были испорчены, пошли мелкими трещинками. Взяв малиновую, Салли с удивлением обнаружила, что руки и ноги у нее утяжелены песком или опилками.

В бесформенности куклы было что-то роднившее ее с самой миссис Костелло.

Салли, которая совсем недавно сама была девочкой, пришло в голову, что хватит малейшего полета фантазии, чтобы оживить куклу. Бедняжка: она так мило улыбается, ей так одиноко с сестрой на полке. Но некое отвращение – к возрасту куклы, к ее вдавленному глазу – заставило Салли воспротивиться детскому импульсу оживить игрушку, проявить к ней сочувствие.

– Положи на место, – велела миссис Костелло. Ее голос, несколько капризный, звучал натужно от мокроты. – Она не твоя.

Салли вернула куклу на туалетный столик.

– Наверное, вы с ней играли. – Она подошла к миссис Костелло. – Когда были маленькой.

Миссис Костелло силилась сбросить халат – дергала за отвороты, скребла фланельку на груди.

– Мне жарко, – сказала она. – Сними это с меня.

Салли остановила ее руку. За многие недели, проведенные с миссис Костелло, монахини научили девушку, что больную так же легко отвлечь, как ребенка.

– У вас очень красивые куклы. – С этими словами Салли отвела руку миссис Костелло от халата. Против воли она подмечала ненужные детали: тонкий ободок обручального кольца, птичьи косточки бледных пальцев и рук, плоскую узкую грудь под толстым халатом и сильно пропитанной маслом фланелькой.

Миссис Костелло подняла глаза на Салли. Мельчайшие сосуды, гнавшие кровь к ее векам, проступали на них ярко-красным узором.

– Они моей матери, – тихо произнесла она. – Это она мне их подарила.

– Ваша мама еще жива? – спросила Салли, поймав себя на том, что подражает голосу разбитной толстухи из поезда. Подражает ее фальшивой утонченности. А с виду и мухи не обидит. Некоторые лишь кажутся невинными и искренними, а на деле лгут и изворачиваются. Она покраснела – так стыдно ей стало от собственной фальши.

Миссис Костелло покачала головой.

– Ревматическая лихорадка, – сказала она. – Я тоже ею переболела, но мать от нее умерла. Мне было всего тринадцать.

– Мне очень жаль, – откликнулась Салли.

– После болезни, – жалобно продолжала миссис Костелло, – я уже не могла ходить в школу. Однако не могла и усидеть на месте. Все время двигалась. Пляска святого Витта. Отец так от этого уставал, что привязывал меня к стулу. – Она захныкала. – А что еще бедняге оставалось?

– И больше вы в школу не вернулись? – спросила Салли.

– Я не могла усидеть на месте, – раздраженно бросила миссис Костелло, зная, что повторяется, и думая, что Салли невнимательно слушала. – Даже монахини не могли заставить меня сидеть спокойно. Я все ходила и ходила, пока соседи не начинали барабанить в потолок.