Фантазии женщины средних лет - Анатолий Тосс

Значит, дом предназначен для продажи, думаю я, значит, его могут продать в любой момент. Мой дом, мое убежище, мое спасение.

– В общем, он здесь проваландался недели две…

– Что? – Я не понимаю, о чем он.

– Я говорю, что Джимми, писатель этот, все ходил тут, смотрел. Рассказывал, что должен прочувствовать, как ему писаться здесь будет. Говорил, что от места очень зависит. Но так, видимо, и не решился.

– Ну и хорошо, что не решился, – зачем-то вставляю я. – Я сама его куплю.

Я замечаю, что мой собеседник смотрит на меня недоверчиво, но и уважительно одновременно.

– Дом-то дорогой, наверное, – предостерегает он.

– Да, – говорю я, – я знаю. Он и для меня дорогой.

Я действительно твердо решила, как только приеду в город, наведу справки, кто продает дом, и куплю его. И я добавляю, так как надо скоро прощаться:

– Вот тогда буду к вам часто на обед ходить.

Он снова смеется, мой добродушный собеседник, в такт уже тормозящих колес.

Как это важно, ощущение уюта, и ведь не поймешь, что именно его создает. Считается – любимые люди, семья, но ведь и не только, бывает, что запах, цвет или тепло, или, наоборот, ощущение прохлады. А бывает, что и снег за окном, или, что совсем странно, усталые, спешащие по улице люди. Как его определить, состояние души? Иногда ведь маешься без повода, не зная, куда себя приложить, а иногда все сживается с тобой и умиротворяет, и чувствуешь себя покойной, хотя и не знаешь почему.

Так и со мной: сначала диван податливо скрипит, и старая, толстая, местами потертая кожа прогибается кусками вмятин. А потом толстый пушистый плед и ровность секундного отсчета часов накрывают меня, и я расслабленно тянусь, удивленно понимая, что улыбаюсь, беспричинно, не для кого, даже не для себя. Мне хочется спать, и я закрываю глаза, свет совсем не мешает, наоборот, мне хочется заснуть при свете и во время сна, легкого, почти надкожного, знать, что ничего не меняется: все тот же свет, все тот же мерный звук, и так будет всегда.

Я и просыпаюсь с улыбкой, я свежа, на мне нет вялых следов дневного сна, и первое, что я делаю, это беру в руки книгу. Я открываю, как всегда наугад, и выбираю взглядом главу.

Возможно, люди видят мир по-разному. Нет, я не имею в виду банальное, что мир разноликий и у каждого свой субъективный взгляд. Я о том, что основные понятия, такие, как цвет и форма, у каждого человека абсолютно отличные. Так как это звучит абстрактно, то приведу пример.

Представим себе двух индивидуумов. Одного зовут «А», другого «Б». Оба они смотрят на полотно, выкрашенное в определенный цвет, и оба считают, что этот цвет – голубой, и оба называют его голубым. Но предположим, что цвет относителен и распознается людьми по-разному. Тогда оба, и А, и Б, видят один и тот же цвет не одинаково, хотя называют его одним именем: «голубой». Возможно, что в сознании А этот цвет представлен так, что, если бы он оказался аналогично представленным в сознании Б, тот назвал бы его красным. То есть оба видят его по-разному, но каждый из них тот цвет, который видит, называет голубым. И так во всем. Цветовая гамма у А и Б не совпадает, но совпадают названия. Например, небо оба называют голубым, листья зелеными, хотя то, что для одного зеленый, для другого, возможно, желтый.

Как же получилось, что А и Б называют разные цвета одним и тем же именем? Очень просто. Допустим, А является отцом Б. Когда Б немного подрос, А выводил его на улицу и говорил: «Посмотри, какое голубое небо». Тогда Б задирал голову и запоминал, что цвет, который он видит, называется голубым (хотя, повторим, что это совсем другой цвет, не тот, что видит папа А). С тех пор сынок Б всегда, когда видит цвет, похожий на цвет неба, называет его голубым, и А с ним соглашается, так как он тоже называет этот цвет голубым. Хотя опять-таки тот и другой видят разные цвета. Так и с зеленым, и с желтым цветом, и с красным, и с черным.

Называя цвета одних и тех же предметов одним и тем же именем, А и Б никогда не поймут, что видят их по-разному, и никогда не изобличат друг друга. Но если, предположим, А хотя бы на мгновение увидел мир, как Б, он бы подумал, что сошел с ума, потому что небо для него стало бы желтым, деревья – фиолетовыми, лица людей – синими и так далее. Конечно, физик скажет, что цвет – это точное понятие, определяемое длиной волны. Но, возражу я, где гарантия, что каждый из нас одну и ту же волну одинаково интерпретирует?

Цвет – это только пример. То же самое может произойти с другими зрительными образами, и со слуховыми тоже, и вообще со всеми органами чувств. Например, дерево, которое видит А, вообще не напоминает дерево в представлении Б, а напоминает, скажем, муху. Или не муху, а нечто совершенно отличное, что в представлении А не существует вовсе. Но оба они будут называть дерево деревом, если и тот и другой с детства знают, что это и есть дерево. И они никогда не узнают, что видят его по-разному. И так со всем.

Но если реальность определяется органами чувств, то и реальность для каждого своя, и, значит, каждый из нас живет в своем и только своем мире. Тогда, возможно, и смерть – это всего лишь выпадание из одиночного мира. Просто люди так долго живут, что научились манипулировать общей терминологией и общими понятиями.

Я откладываю книгу, но пока не закрываю ее. Эта смешная мысль, мы с Дино многое видели по-разному, а может быть, и вообще все. Я часто писала об этом Стиву, мы все так же переписывались, не так регулярно, конечно, не через день, но раз в две недели я получала от него толстое письмо на университетский адрес. Я отвечала и тоже раз в две недели отправляла ему письмо. Писать я могла несколько дней подряд, порой урывками, находя для письма полчаса или час. В результате послание раздувалось на страниц десять, а то и больше, но я не тяготилась ни временем, ни объемом, мне так много надо было ему рассказать.

Я писала Стиву о Дино, писала, как люблю его, как он любит меня, как мы занимаемся любовью и как хорошо мне с ним, а Стив продолжал расспрашивать, он хотел все больше подробностей, и я отвечала.

Сейчас я думаю об этой переписке, как о постоянном, непрекращающемся диалоге. Конечно, в моей памяти уже нет четкости, строки смешались, целые абзацы перемежались, скрестились, я уже не помню ни очередности, ни дат. В моей голове остался лишь нескончаемый разговор, прерываемый лишь обыденным ходом повседневной жизни.

«Ты знаешь, – писала я Стиву, – мы с Дино очень разные, во всем разные, и именно поэтому я абсолютно счастлива с ним. Любой пустяк, даже то, что просто смотрю на него, делает меня счастливой. Он все же необычайно красив своим одновременно томным, чувственным, но и мужественным лицом. У него универсальная фигура, я даже не знала, что такие бывают. Когда он в костюме, то выглядит изящным, грациозным, порой хрупким. Когда снимает пиджак и остается, например, в рубашке с короткими рукавами, тогда в широком развороте плеч и накачанных мышцах проявляются сила и уверенная власть».

«Но ты ведь не уступаешь ему», – ответил мне Стив в своем письме.