Арийский мессия - Марио Эскобар

– Это верно, однако в очень многих регионах США о человеке судят только по тому, что он собой представляет и какая от него может быть польза. Где и в какой семье он родился – не имеет значения.

Геркулес подошел к двери купе с купленной в вагоне-ресторане едой, но, увидев, что Линкольн и Алиса о чем-то оживленно разговаривают, решил вернуться в коридор и немного подождать. Еще несколько дней назад он заметил, что эти двое то и дело украдкой друг на друга поглядывают, ищут всякие поводы для того, чтобы остаться наедине и поговорить. Линкольн был хорошим человеком и, более того, самым лучшим из тех, кто мог встретиться на жизненном пути такой женщины, как Алиса, – то есть женщины с либеральными взглядами, желающей, чтобы о ней судили как о личности. Геркулес осознавал, что в испанском обществе существует много ограничений, однако он уже давным-давно крайне негативно относился к подобным пережиткам и условностям. Он считал, что любовь может пойти по любому пути и преодолеть на этом пути любые препятствия.

Сараево, 27 июня 1914 года

В гостиницу на одной из центральных улиц города вошли трое молодых людей с небольшим багажом в руках и остановились у стойки дежурного администратора. Эти трое были похожи на молоденьких студентов, которые едут на каникулы домой, но решили остановиться по дороге на ночь в этом городе. Неделько Чабринович, Трифко Грабеж и Гаврило Принцип показали дежурному администратору свои поддельные паспорта, и тот, ничего не заподозрив, дал им ключи от забронированного гостиничного номера. Хозяин гостиницы – некто Спалайкович, приходившийся дядей послу Сербии в России, выделил им именно этот номер: отсюда можно было наблюдать за главной улицей города (в том числе и за тем ее участком, по которому предстояло проехать эрцгерцогу со свитой). Юноши поднялись в номер, сняли пиджаки и присели: двое – на кровати, а третий – на единственный в этой комнате стул.

– Я что-то нервничаю. А вы выглядите уж слишком спокойными, – сказал Чабринович.

Его товарищи переглянулись, затем Грабеж поднялся с кровати и задернул шторы.

– Тогда заставь себя успокоиться. Мы не можем совершать даже малейших ошибок: ты ведь знаешь, как за них карает Димитриевич. Дороги назад уже нет.

– А о дороге назад никто и не говорит! Я, между прочим, вступил в «Молодую Боснию» раньше тебя. Но я – обычный человек, а потому я нервничаю.

Гаврило Принцип сидел молча. Он уже несколько дней подряд чувствовал себя плохо: туберкулез быстро прогрессировал, и он, Гаврило, мог умереть еще до того, как выполнит порученное ему важное задание.

– А ты разве не боишься умереть, Грабеж? – спросил Чабринович.

– Кто ж этого не боится? Однако есть нечто более важное, чем моя жизнь или твоя.

– Да, свобода Боснии. Я это знаю. Тем не менее, мне хотелось бы остаться в живых, чтобы хоть немного пожить в свободной Боснии.

– Тогда тебе не следовало бы во все это ввязываться, приятель.

Гаврило Принцип тяжело поднялся с кровати и встал между своими товарищами.

– Хватит! – повысил голос он. – Если вы так боитесь умереть, я смогу выполнить это задание один.

– Ты посмотри, как заговорил этот доходяга! Скажи спасибо, что Димитриевич не знает, что ты болен, а иначе он уже давно заменил бы тебя.

– Чабринович, прошу тебя, прекрати, – сказал Грабеж.

Все трое снова сели – кто на кровать, а кто на стул – и несколько минут сидели молча. Затем Чабринович, посмотрев на Принципа, сказал:

– Прости меня, Гаврило. Мы, похоже, и вправду разнервничались.

– Я понимаю. У меня тоже есть мать, отец, братья, сестры – те, кто хотел бы, чтобы я вернулся домой живым. Но нам нужно выполнить то, что нам поручили: Австрия уже много лет угнетает народ Боснии. Мы не для того сбрасывали турецкое иго, чтобы эти австрияки топтали нас своими ногами.

– А в котором часу завтра начнется визит? – спросил Грабеж.

– Ровно в десять.

– Тогда нам лучше отдохнуть. Завтра мы должны быть бодрыми и сильными.

Сараево, 28 июня 1914 года

– Сегодня начинается визит эрцгерцога в Сараево, – сообщил Геркулес, разминая затекшие ноги.

Путешественники, уже привыкшие к постоянному раскачиванию из стороны в сторону и к назойливому постукиванию колес, впервые за двое суток вышли из поезда.

– Город, похоже, не очень большой. Думаю, нам будет не трудно пробиться к эрцгерцогу, – сказал Линкольн.

– Самое трудное – это добиться того, чтобы он нас принял и согласился отдать нам рукопись – если, конечно, он взял ее с собой в поездку, – покачала головой Алиса.

– Эту рукопись ищем не только мы. Мне кажется, что те люди, которые напали на нас тогда в поезде, – не немцы и не австрийцы.

– На основании чего вы пришли к такому выводу, Геркулес?

– Взгляните вот на это, – сказал Геркулес, показывая на какое-то здание.

– На что взглянуть? – спросил Линкольн.

Линкольн и Алиса проследили, куда показывает Геркулес, и на фасаде здания увидели флаг с гербом.

– Это же тот самый герб, который был на значках у напавших на нас в поезде! – воскликнула Алиса.

– Это, наверное, герб Боснии, – предположил Линкольн.

– Вы абсолютно правы, Линкольн.

– Получается, что за рукописью охотятся боснийцы, – удивленно покачала головой Алиса.

– И они, скорее всего, уже знают, что она находится у эрцгерцога, – добавил Линкольн.

– Нам нужно встретиться с ним как можно скорее. Если они нас опередят, то наверняка попытаются завладеть рукописью – даже если им придется убить его ради этого, – сказал Геркулес, направляясь к выходу из вокзала.

Сараево, 28 июня 1914 года

Над Сараево плыл колокольный звон. Улицы заполнили толпы желающих хотя бы одним глазком взглянуть на эрцгерцога и его супругу. На тротуарах по обе стороны улицы вдоль речки Миляцка толпились зеваки. Полицейские и солдаты едва сдерживали людей, отчего на отдельных участках заметно сузилось свободное пространство, по которому должна была проехать колонна автомобилей с эрцгерцогом и его свитой. Конечным пунктом движения колонны по Сараево была городская ратуша, возле которой уже стояли в ожидании эрцгерцога представители городских властей. Четыре автомобиля с откидным верхом ехали – по распоряжению эрцгерцога – очень медленно. Босния была одной из тех провинций, в которых императорская семья не пользовалась особой популярностью, и Франц-Фердинанд хотел произвести на своих будущих подданных хорошее впечатление.

– Смотри, София. Видишь, как любит нас народ? Разве может быть что-то более важное?