История инквизиции - А. Л. Мейкок

С другой стороны, понятно, что средневековая инквизиция весьма далека от того, чтобы быть святой убийцей, как ее любят представить некоторые спорщики. Бернар из Ко был инквизитором Тулузы с 1244 по 1248 год; большая часть его записей о нераскаявшихся еретиках не сохранилась. Однако когда дело касалось вернувшихся к ереси еретиков, его приговоры были не суровее тюремного заточения. В период между 1318 и 1324 годами инквизитор Памьера провел девять аутодафе, осудив в общей сложности 64 еретика, из которых пять были переданы светским властям. При Бернаре Гуи 42 из 635, иначе говоря, каждый пятнадцатый, а в Памьере каждый тринадцатый были приговорены к высшей мере наказания. Мсье Ланглуа замечает, что в худшие дни поздней испанской инквизиции (которой мы вообще не касаемся в этом исследовании) огню предавали каждого десятого еретика. Леа не делает никакого обобщения о средневековой инквизиции, однако указывает, что «огонь поглотил сравнительно немного жизней». Джиббон, обсуждая часть записей Бернара Гуи, замечает с ненужной воинственностью, что «раз уж никто не должен злословить о сатане или о Святой палате, то я замечу, что из списка преступлении, занимающего девятнадцать страниц, лишь пятнадцать мужчин и четыре женщины были переданы в руки светских властей.[130]

В самом деле, как указывает Вакандард, тем еретикам, которым удалось избежать пыток инквизиции, не с чем было себя поздравить. В 1244 году граф Тулузский взялся за разрушение нескольких фортов в Лангедоке; особенно его интересовал замок Мосегюр, известный форпост еретиков. Замок был осажден, а потом захвачен. Двести альбигойских «идеальных» были сожжены дотла без суда.[131] В 1248 году Раймон VII Тулузский арестовал 80 еретиков в Берлеже. В его присутствии они признались во грехе и, не получив возможности покаяться, были сожжены на костре. Эти насильственные методы в корне отличаются от тех, к которым прибегал Бернар из Ко. 31 января 1257 года Рено де Шартр, инквизитор Тулузский, написал Альфонсу, графу Тулузы и Пуатье и брату святого Людовика, жалуясь на поведение некоторых представителей светской власти. Немало «возвратных» еретиков, которых Рено приговорил к тюремному заключению, были пойманы магистратом и сожжены.[132] Без сомнения, таких жалоб совсем немного; в XIII веке светские власти, как правило, не нуждались в побуждении к яростному противодействию ереси. И все же, когда дело касалось сожжения еретиков, инквизитор, скорее, оказывался буфером, чем движущей силой. Прав был Вакандард, когда писал, что «если взглянуть на вещи здраво, то становится понятно, что инквизиция добилась определенного прогресса в обращении с преступниками; она не только положила конец произволу, творимому толпой, но также существенно снизила количество смертных приговоров».[133]

После того, как Фридрих II принял закон, касающийся ереси, для Ломбардии, костер стал легальным наказанием для нераскаявшихся еретиков. При инквизиции в необходимости такого закона никто не сомневался. Нераскаявшимися или упорными еретиками считали, к примеру, тех, кто признавал свою приверженность ереси, но сопротивлялся всякому усилию инквизиции добиться от них отречения от ереси. Их увещевали, им льстили и угрожали, их сажали в тюрьму и даже пытали, надеясь получить от них не признание в приверженности к ереси, а признание в виновности ереси. Если их сжигали на костре, они в полном смысле слова умирали смертью мучеников за свою идею. А ведь для них до самого последнего мгновения была открыта дорога к спасению. На эшафот представители Святой палаты сопровождали тех, кто отказывался от последнего напутствия смело встретить смерть и от любого духовного утешения. С другой стороны, инквизиторы до последнего мгновения ждали слов раскаяния, а потому даже малейший признак того, что осужденный готов покаяться был знаком к прерыванию казни. Известен даже такой случай в Барселоне, когда осужденного привязали к столбу посреди костра, запалили вязанки хвороста и языки пламени поползли к нему. Когда они лизнули его ноги, осужденный закричал, что готов отречься от ереси. Его немедленно развязали.

Можно добавить, что число нераскаявшихся еретиков было совсем невелико. В громадном большинстве случаев страха смерти и уговоров инквизиторов было довольно для того, чтобы человек раскаялся и отрекся от ереси. Из 42 человек, переданных Бернаром Гуи в руки светского правосудия, лишь восемь были нераскаявшимися; остальные были «возвратными» еретиками, то есть, такими, которые, раз покаявшись в ереси и вернувшись в лоно Церкви, затем вновь становились приверженцами ереси.

Мы уже обсуждали это и осторожно намекали на то, что сжигание на костре считалось подходящим наказанием за ересь. Похоже, по мнению людей того времени, идея поглощения физического тела пламенем была весьма символической; понятно, что костер был выбран не потому, что огонь причинял грешнику страшную боль. Часто жертв душили перед тем, как зажечь костер. Больше того, мы должны обратить внимание на внушительное количество еретиков, которых сжигали уже после смерти. Вероятно, и в те времена высказывались предположения о том, что эта жгучая ненависть, заставлявшая людей преследовать еретиков даже после их смерти, была вызвана лишь желанием того, что Леа называет «побуждением к грабежу», то есть желанием добиться конфискации имущества, что было неизбежно после того, как человека – живого или мертвого – обвиняли в ереси. Мы еще поговорим об этом позднее. Однако можно заметить, что инквизиторы не останавливались на осыпании проклятиями памяти умершего. Они приказывали эксгумировать останки, чтобы их сожгли на торжественной и мрачной официальной церемонии. Это недопустимо, сказали бы они, чтобы останки еретика оскверняли освященную землю кладбища, где должны покоиться только тела верных Церкви людей и куда вход отрекшимся от истинной веры запрещен.

Что касается нераскаявшихся еретиков, о них никогда не было двух мнений. Как только светские законодательные власти пришли к выводу, что ересь – это преступление, заслуживавшее смертной казни, упорное стремление к ней могло привести только к костру. Однако с «возвратными» еретиками, то есть теми, кто после воссоединения с Церковью возвращался к еретической практике («ut canes ad vomitum», как изящно выразился Папа Григорий XI), дело обстояло иначе. Церковные соборы в Таррагоне в 1242 году и в Безьере в 1246 году постановили, что если уж «возвратные» еретики «решили сделать покаяние своей профессией», то их стоит только сажать в темницу. Среди приговоров, вынесенных Бернаром из Ко, чье усердие в делах заслужило ему прозвище Молота еретиков, мы находим дела 60 «возвратных» еретиков, ни один из которых не был отправлен на костер. В записях каркассонской инквизиции есть описание допроса одного «возвратного» еретика, который «полюбил» альбигойского «идеального», а потому забыл о крестах, носить которые ему предписывало прежнее наказание. Его приговорили носить двойные кресты и объявить о покаянии во всех церквях города.