История инквизиции - А. Л. Мейкок

Как типичный пример инквизиторской процедуры этого раннего периода, мы можем назвать дело некоего Аламана де Роэ. Вероятно, он был наиболее активным членом семьи, имена членов которой с удивительным постоянством появлялись в записях инквизиторских трибуналов. Все они были богатыми и влиятельными еретиками и, похоже, со всей мощью взялись за проповедование альбигойской ереси и агитацию против Церкви.

Заподозренный в том, что его избрали еретическим епископом, Аламан в 1229 году был осужден папским легатом Романо; признав свои ошибки, он вернулся в лоно Церкви и в виде епитимьи был отправлен в паломничество на Святую землю. Он даже не сделал попытки совершить это паломничество. В 1237 году первый инквизитор Тулузы Гийом Арно и Этьен де Сент-Тибери во второй раз рассмотрели его дело. После допроса Аламан был обвинен в активной пропаганде ереси. Стало известно, что в его доме была устроена штаб-квартира еретиков, что он провоцировал нападения на католических священнослужителей и успешно исполнял церковные обряды. Инквизиция вынесла приговор в его отсутствие, и Аламан был объявлен вне закона. Однако когда в 1248 году он снова решил отречься от ереси и захотел вернуться в лоно истинной Церкви, Бернар из Ко не отправил его на костер, а приговорил к пожизненному заключению.

«Далее мы предписываем, – говорится в судебных документах, – чтобы он обеспечивал Понса, живущего с Раймоном Скриптором, едой и одеждой, пока названный Понс живет на свете, а также выплачивал ему ежегодно пятьдесят солиди. Потом он должен вернуть больнице святого Иоанна то, что украл у нее, а также возместить ущерб всем, кого проклял или ранил».[134]

1258 год, по мнению мсье де Козона, ознаменовал конец относительно терпимого отношения к «возвратным» еретикам. До этого времени, как нам известно, не было ни единого случая смертной казни путем сожжения на костре по отношению к «возвратным» еретикам, зато после 1258 года такая казнь для них стала общераспространенной. Мы уже обращали внимание читателя на тот факт, что из 42 лиц, переданных Бернаром Гуи в руки светского правосудия, 33 были «возвратными» еретиками. Святой Фома Аквинский сказал, что к «возвратным» и нераскаявшимся еретикам следует относиться с равной суровостью, как и к остальным грешникам. В одном позиция нераскаявшихся еретиков была даже более безнадежной, чем положение «возвратных» еретиков: как только принималось решение о передаче их в руки светского правосудия, их судьба была предрешена. Они не могли избежать смерти, покаявшись в последнее мгновение; их единственной привилегией оставалось лишь получить Святые Дары перед сожжением, если они высказывали желание.

Таким образом, позиция «возвратных» еретиков интересна своей уникальностью. Для них инквизитор был не судьей, а перспективным отцом-исповедником; для инквизитора «возвратный» еретик был не преступником, а перспективным кающимся грешником. Разве он добровольно не отверг наказание матери-Церкви и не погряз в ереси? Разве его первое воссоединение с Церковью не было обманным и не оскорбило снисходительность Церкви? Это было почти святотатством – доказательством нежелания каяться. Больше того, дело доходило до абсурда: с теми, кто пользовался снисходительностью инквизиции и насмехался над ее властью, следовало обращаться так же, кто, пусть и запоздало, искренне раскаивался в ереси. Тот факт, что Святая палата обладала властью назначать епитимью в виде пожизненного наказания, логически указывал на то, чтобы возврат к ереси можно было карать смертной казнью.

Во всем, что касалось экзекуции, светский магистрат действовал как инструмент Церкви. Еретик, переданный светской власти инквизитором, представал перед магистратом как осужденный преступник, чье преступление, заслуживающее смертной казни, было доказано. О втором суде, проводимом светскими властями, и речи не заходило; больше того, магистрат иногда даже не узнавал о подробностях дела. Инквизитор говорил свое слово, так что светской власти оставалось только устроить экзекуцию. После суда над Жанной д'Арк с гражданскими магистратами даже не консультировались. Костер был приготовлен заранее, и, как только инквизитор произнес последнее слово, солдаты повели ее к месту казни. Иногда осужденных на несколько дней сажали в светскую тюрьму. Потому что власти хотели, чтобы на казнь приходило как можно больше народу – суровая экзекуция наполняли их сердца страхом, и они начинали опасаться того, как бы тяжесть греха ереси не упала и на их плечи.

В этом действе Церковь принимала активное участие. Нелепо даже предполагать, что светские магистраты представляли из себя независимую власть, которая сама объявляет собственный приговор, не касающийся инквизитора. Цепочка аргументов, скрепленная некоторыми современными апологетами, пытавшимися доказать, что Церковь никакого отношения не имела к назначению смертной казни, средневековым инквизиторам показалась бы нелепой.

«По странной нелепости, – замечает мистер Турбервиль, – многие не замечали, что отношение инквизиции к еретикам логически и неизбежно сводилось к назначению смертной казни для самых упорных из них. Был создан трибунал, который существовал до тех пор, пока ересь не была искоренена. Не замечать того, что тех, кто не поддавался на самые сильные уговоры и не желал воссоединяться с Церковью, ждала худшая судьба, чем тех, кто искренне желал покаяться, было просто нелепо… Точка зрения, высказанная Фомой Аквинским, что ересь – преступление, более отвратительное, чем изготовление фальшивых денег или чем государственная измена (более сильное и чаще используемое сравнение), заслуживающее смертной казни, – кажется не такой уж шокирующей и ужасной. Напротив, можно подумать, что смертная казнь за ересь – вполне справедливое и заслуженное наказание… Только современные проповедники гуманности, а вовсе не средневековые власти думают о необходимости нести моральную ответственность за сожжение еретиков на костре».[135]

Кающимся еретикам (то есть тем, кого не передали в руки светских властей) приговор в виде епитимьи выносил сам инквизитор. Наиболее частыми наказаниями были заключение в тюрьму, ношение крестов и приказание отправиться в паломничество к святым местам. Точнее, все эти меры считались не наказаниями, а полезными дисциплинарными взысканиями, призванными восстановить духовное здоровье грешников. Теоретически инквизитор находился в позиции отца-исповедника, назначавшего мягкое наказание для оступившихся детей матери-Церкви.

Идея тюремного заключения как наказания за преступления принадлежит монахам: при римском праве подобных наказаний не было. Устав монастыря святого Бенедикта предписывал строгое заключение для преступников – нарушителей монастырской дисциплины и епитимью, которую поначалу назначали только ослушавшимся монахам и клерикалам, потом – мирянам, а уж затем она стала обычной законной карой. Поскольку идея о подобном наказании исходила из Церкви, то оно было принято на вооружение Святой палатой.