Когда мы покинули Кубу - Шанель Клитон

– Опять мы пришли к тому, что обо мне кто-то должен заботиться? Кажется, я это уже слышала.

– А чем это плохо?

– Нет, ты все-таки не понимаешь. Впрочем, неудивительно: люди не отмахиваются от тебя из-за того, как ты выглядишь, не улыбаются тебе снисходительно и не говорят, что серьезные разговоры не для твоих ушей: ты, мол, слишком молодая, слишком хорошенькая, слишком женщина и живешь в слишком уютном мирке, чтобы понимать большой мир. С тобой не обращаются как с картинкой, вазочкой или породистой кобылкой. Тебе не дают понять, что вся твоя ценность в красоте, которую можно выгодно продать.

– Если ты такая гордая, то почему позволяешь использовать твое тело как приманку для Фиделя?

– Потому что это мой выбор.

– Неужели? А мне кажется, ты сделала его не без помощи других: ЦРУ, Эдуардо.

– Фидель и его люди убили моего брата. Они за это заплатят. Отец бездействует. Отстегивает, сколько не жалко, в фонд помощи беженцам, но это не в счет. Он думает не о Кубе, а о своей сахарной компании, о богатстве, которое хочет непременно вернуть. Никто ничего не делает.

– Может быть, то, что ты считаешь бездействием, окажется достаточно действенным, Беатрис. На все нужно время. Как бы тебе этого ни хотелось, нельзя требовать, чтобы все изменилось в одночасье.

– Я не только требую. Я сама кое-что делаю. Люди, которые высадились на Плайя-Хирон и погибли, кое-что делали. Эдуардо кое-что делал. А ты и твое правительство – вы не делаете ничего.

– Ты целовалась с ним на той вечеринке?

Несколько секунд я молчу. Таким стремительным переходом от политики к личному Ник сам перечеркивает свой тезис о том, что одно отделимо от другого. В наших отношениях они спутались в один невероятный узел.

– Да.

– Ты с ним спала?

– Нет.

– Но думала об этом.

– Нет, я думала не об этом.

– Тебе понравилось? Целоваться с ним?

Комнату наполняет тишина.

– Не задавай мне таких вопросов.

– Господи, Беатрис! – Ник пересаживается на мой диван и, упершись локтями в колени, хватается за голову. – Я знаю, я ни на что не имею права. Но я с ума схожу, если представляю себе, как он целует тебя, как его руки касаются твоего тела!

– Во-первых, ты преувеличиваешь. Во-вторых, ты и сам хорош: у нас все пошло под откос не только по моей вине.

– «У нас»? Разве «мы» когда-нибудь существовали как единое целое, а не только делили друг с другом украденные вечера? Разве нам когда-нибудь было достаточно того, чем приходилось довольствоваться?

– Как этого могло быть достаточно? Мы с самого начала решили, что у нас кратковременная связь. И все.

– Тогда чего ты ищешь? Кто сделает тебя счастливой? Эдуардо?

– Дело не в Эдуардо, и даже не в тебе, и не в нас. Дело во мне. Я никого не ищу.

– Если так, то зачем же ты его поцеловала?

– Не знаю. Он был рядом, и мне показалось, что так было бы проще – сойтись с кем-то, кто меня понимает и у кого все не так запутанно. Он собирался на войну, он хотел меня, для него это было важно. Поэтому я его поцеловала. А еще я злилась на тебя. За то, что ты соврал мне. И за то, что все у нас так тяжело. На секунду мне захотелось чего-то легкого.

– Легкого? Ты говоришь мне о легкости? Ради тебя я поставил под удар свою репутацию и готов дальше ее разрушать. А тебе нужна легкость?

– Ты женишься. Наш с тобой роман – для тебя всего лишь возможность насладиться напоследок свободой, – произношу я в первую очередь для того, чтобы эти слова получше отпечатались в моем собственном мозгу.

– Почему наши отношения не могут стать чем-то большим, если я тебя люблю?

На секунду все вокруг останавливается.

Потом Ник делает глубокий вдох:

– Я люблю тебя, и это сводит меня с ума. Поэтому, если ты хочешь большего, скажи.

Мы очень долго и осторожно танцевали вокруг слова «любовь», как возле красной черты, которую нельзя пересекать. Убеждать себя в том, что у нас только секс, было проще. А теперь вот, приехали. В детстве я считала это слово каким-то волшебным; видимо, я заблуждалась.

Любовница или жена – сейчас это как будто не важно. Ни в том, ни в другом случае он не будет видеть во мне человека, равного себе. Он хочет, чтобы я отказалась от единственной цели в жизни. Рядом с такой женщиной, как я, ему не построить ту карьеру, которую он планирует.

– С самого начала я была с тобой честна, – отвечаю я дрожащим голосом. – Я не мечтаю о тихой семейной жизни. Из меня не получится идеальная жена политика – устроительница званых обедов. Я не такая и не хочу такой быть. Даже когда я жила на Кубе и только-только начала выходить в свет, подобное будущее уже не казалось мне привлекательным. Теперь, после всех произошедших перемен, оно тем более не для меня.

– Ну и хорошо. Я ничего от тебя не потребую. Просто будь собой. И будь моей.

– Не надо, – говорю я, сглотнув, и сердце разрывается, хотя я поступаю так, как лучше для него. Поступаю правильно. – Возвращайся в Вашингтон.

Ник молчит. Его взгляд словно бы ищет чего-то, за что еще можно зацепиться, чтобы меня переубедить.

– Значит, все? – спрашивает он наконец.

Я киваю.

Внутри меня столько невысказанного и столько чувств, теснящих друг друга, но в конечном счете побеждает желание убежать. Впервые в жизни я веду себя как трусиха.

Влюбилась я тоже впервые в жизни.

Но мы расстаемся окончательно и бесповоротно.

Я сижу в гостиной с книжкой, когда в комнату входит Изабелла. Та дробь, которую выстукивают ее каблучки по мраморному полу, свидетельствует только об одном: моя сестра не находит себе места от беспокойства.

– Как ты могла? – бросает она мне вместо приветствия.

Я отрываюсь от книги (после того, как мы с Ником прекратили встречаться, чтение стало моим прибежищем).

– Что я опять сделала не так?

С сестрами никогда не знаешь, чем ты им не угодила: взяла поносить платье и не вернула, испортила сандалии или украла парня – вариантов несчетное количество. Изабелла в последнее время стала особенно нервной. Я думала, ожидание того дня, когда она станет миссис Томас Тинсли, наполнит ее блаженством, но чем ближе свадьба, тем раздражительнее она становится.

– Я только что говорила по телефону с Томасом.

– Ну и? – спрашиваю я.

Изабелла иногда любит нагнетать страсти.

– На днях Диана Стэнхоуп видела, как ты входила в дом, который купил Ник Престон. – Мои пальцы крепко сжимают книгу. Сестра продолжает: – Об этом все говорят. Томас уже не уверен, что хочет связать себя с нашей семьей.