Шутовской хоровод - Олдос Хаксли

— Если бы вы только меня видели! — сказал он, описывая бороду.

— Я была бы поражена в самое сердце.

— Если так, вы меня увидите, — сказал Гамбрил. — Ах, какой Дон Джованни! La ci darem la mano, La mi dirai di si, Vieni, поп с Iontano, Partiam, ben mio, da qui.[88]И они идут, они идут. Без колебаний. Hи vonci cnon vorrei, ни mitremaun pocoilcor.[89]Прямым сообщением.

— Felice, io so, sarei,[90]— вполголоса еле слышно пропела миссис Вивиш со своего далекого смертного одра.

Ах, счастье, счастье; немного скучное, как мудро сказал некто, когда на него смотришь со стороны. Оно в дуэтах у пианино в коттедже, в собирании, рука об руку, растении для hortus siccus.[91]Оно в спокойствии и тишине.

— Да, но история молодой женщины, вышедшей замуж четыре года назад, — воскликнул Гамбрил в клоунском восторге, — и оставшейся до сего дня невинной девушкой, — какая находка для моих мемуаров! — В зачарованной темноте он изучил ее юное тело. Он посмотрел на свои пальцы: они знали ее красоту. Он забарабанил по скатерти первые аккорды двенадцатой сонаты Моцарта. — И даже спев свой дуэт с Дон-Жуаном, — продолжал он, — она осталасьдевушкой. Есть целомудренные наслаждения, сублимированная чувственность. В этом сладострастии больше остроты, — и жестом владельца ресторана, выхваляющего специальность фирмы, он поцеловал кончики пальцев, — чем во всех более грубых блаженствах.

— О чем это вы? — спросила миссис Вивиш.

Гамбрил допил стакан.

— Я говорю эзотерически, — сказал он, — для собственного удовольствия, не для вашего.

— Вы лучше расскажите еще что-нибудь о бороде, — предложила миссис Вивиш. — Мне она страшно понравилась.

— Ладно, — сказал Гамбрил, — попробуем сохранять последовательность в бесчестии.

Они долго сидели, покуривая папиросы; было уже половина четвертого, когда миссис Вивиш выразила желание уйти.

— Почти пора пить чай, — сказала она, взглянув на часы. — Одна чертовская еда задругой. И ни одного нового кушанья. И с каждым годом все больше надоедают старые. Омар, например, — как обожала я когда-то омаров! А сегодня — по правде говоря, Теодор, только ваши разговоры помогли мне доесть омара.

Гамбрил приложил руку к сердцу и поклонился. Им вдруг овладело глубокое уныние.

— Или вина: когда-то Орвието казалось мне божественным напитком. А этой весной, когда я была в Италии, оказалось, что это всего лишь грязноватая разновидность скверного Вуврэ. Или те мягкие конфеты, которые они зовут «фиат»; раньше я объедалась ими до тешноты. А на этот раз в Риме меня затошнило прежде, чем я доела первую конфету. — Миссис Вивиш покачала головой. — Одно разочарование за другим.

Они вышли темным пассажем на улицу.

— Мы едем домой, — сказала миссис Вивиш. — Сегодня у меня нет сил делать что-нибудь еще. — Посыльному из ресторана, открывавшему дверцу такси, она дала адрес своего дома в Сент-Джемс. — Неужели нельзя вернуть прежнюю остроту ощущений? — утомленно спросила она, когда они медленно ехали по запруженной Риджент-стрит.

— Если гнаться за ней, то нельзя, — сказал Гамбрил, в котором клоун исчез окончательно. — Если сидеть неподвижно, она, может быть, вернется сама… Тогда услышишь слабый звук приближающихся сквозь тишину шагов.

— И не только с кушаньями так, — сказала миссис Вивиш, сидевшая, закрыв глаза, в своем углу.

— Охотно верю.

— Со всем на свете так. Все теперь не такое, как раньше. И чувствуешь, что никогда не будет таким.

— Никогда, — каркнул Гамбрил.

— Никогда больше, — отозвалась миссис Вивиш. — Никогда больше. — Но слезы так и не подступали к глазам. — Вы знали когда-нибудь Тони Лемба? — спросила она.

— Нет, — ответил Гамбрил из своего угла. — А что?

Миссис Вивиш не ответила. В самом деле, что можно сказать о нем? Ей представились его очень ясные синие глаза и золотистые русые волосы, которые были светлее коричневого лица. Коричневое лицо и шея, красно-коричневые руки; а вся остальная кожа была у него белая, как молоко.

— Я была очень привязана к нему, — сказала она наконец. — ВОт и все. Он был убит в тысяча девятьсот семнадцатом, как раз в это время. Кажется, это было так давно, не правда ли?

— Разве? — Гамбрил пожал плечами. — Не знаю. Прошлое уничтожено. Vivamus, mea Lesbia.[92]Если бы у меня было не такое подавленное настроение, я обнял бы вас. Это было бы некоторым возмещением за мое… — он постукал концом трости по своей ноге, — за мой несчастный случай.

— Вы тоже подавлены?

— Никогда не нужно пить за завтраком, — сказал Гамбрил. — Тогда весь день будет испорчен. Кроме того, никогда не нужно думать о прошлом или заглядывать в будущее. Таковы сокровища древней мудрости. Но, может быть, после чашки чая… — он нагнулся вперед, чтобы рассмотреть цифры на счетчике, потому что машина остановилась, —..после глотка возбуждающего таннина… — он распахнул дверцу, — …мы почувствуем себя лучше.

Миссис Вивиш мученически улыбнулась.

— Для меня, — сказала она, выходя на тротуар, — даже таннин потерял свою силу.

Гостиная миссис Вивиш была отделана со вкусом и модернистично. Мебель была обита тканями, изготовленными по эскизам Дюфи, — скаковые лошади и розы, группы крошечных теннисистов посреди огромных цветов; рисунок — серый и цвета охры на белом фоне, Было два абажура работы Балла. На бледных, усыпанных розами стенах висели три портрета хозяйки дома, написанные тремя различными художниками и абсолютно непохожие один на другой, традиционные натюрморты с апельсинами и лимонами и, довольно отталкивающее современное ню, написанное зеленой краской двух оттенков.

— А как наскучила мне эта комната и вся эта противная мазня! — воскликнула, входя, миссис Вивиш. Она сняла шляпу и, остановившись перед зеркалом, висевшим над камином, пригладила свои медные волосы.

— Вы бы сняли загородный коттедж, — сказал Гамбрил, — купили бы пони и двуколку и катались по веселым лугам в поисках цветов. После чая вы открывали бы тамошнее пианино, — и в соответствии со своими словами Гамбрил сел за бютнеровский рояль, — и играли бы, играли бы. — Очень медленно, с пародийной выразительностью, он сыграл начальную тему ариетты. Кончив, он повернулся к миссис Вивиш. — Тогда вам не было бы скучно.