Скопин-Шуйский - Наталия Петрова

Поражение под Калугой тяжелым эхом прокатилось по многим городам России. Царь Василий собирал новое войско, назначив местами сбора Серпухов и Коломну, однако сборы проходили в сложных условиях. Нового «царя Дмитрия Ивановича» никто не видел, но и в способности нынешнего, Шуйского, справиться с восставшими серьезно засомневались. «Отпали» от царя Василия Арзамас и Алатырь, оказался осажденным Нижний Новгород. На сторону Болотникова под Калугой перешло 15 тысяч человек из царского войска, среди которых было только 100 человек наемников, все остальные — свои. Василий Шуйский тяжело пережил эту измену, а патриарх Гермоген применил крайнюю меру церковного наказания к перебежчикам: их прокляли и отлучили от церкви.

Между тем Болотников, нанеся столь чувствительное поражение царским воеводам, не только сохранил за собой Калугу, но и, перехватив инициативу, двинулся к Туле. Там он предполагал соединить свое войско с тем, кто называл себя «царевичем Петром». Последний оборонялся в Туле стойко, «верх брала то та, то другая сторона, но Петр, хотя и находился в крайней нужде, держался с большой храбростью»[250].

В июне 1607 года под Каширой на реке Восме полки вновь набранного войска под командованием князей Андрея Голицына и Бориса Лыкова встретились с отрядами Болотникова, состоявшими на сей раз в основном из казаков. Принимал участие в битве и Истома Пашков. По некоторым сведениям, этот бой стал для него последним[251]. В жестоком сражении, продолжавшемся три дня, верх взяло царское войско, всех захваченных в плен казаков казнили, оставив в живых лишь семь человек. К чести царских ратников, за этих семерых казаков просили дворяне, не так давно ими же пощаженные. И в период измен и предательств находились те, кто стремился сохранить в себе человеческое.

Ободренное успехом войско отправилось под Тулу, куда на соединение с ним шли из-под Серпухова свежие силы. Помня успехи Скопина под Москвой, царь решил выдвинуть своего племянника на первые роли и назначил его командовать большим полком. В составленном при Иване Грозном «приговоре о местах» четко определялось старшинство полков и воевод. Первый, или «большой», воевода большого полка объявлялся старшим среди первых воевод остальных полков, по сути назначался главнокомандующим. За ним по старшинству шел второй воевода большого полка, к которому приравнивался первый воевода полка правой руки. Первые воеводы полков правой руки, передового и сторожевого объявлялись равными друг другу, воевода полка левой руки был меньше воеводы полка правой руки. Всем вторым воеводам запрещалось местничать с первыми, а дворянам и детям боярским — с воеводами, даже если они считали свой род «выше отечеством»[252].

Возглавлять большой полк было одним из самых важных и почетных назначений в русском войске, но и одним из самых ответственных. «Того же 115-го году послал царь Василей пот Тулу бояр и воевод на три полки: в болшом полку бояре княз Михайло Васильевич Шуйской Скопин, да Иван Никитич Романов, да в болшом полку с прибылным полком боярин княз Борис Михайлович Лыков, да Федор Булгаков да Прокопий Ляпунов…»[253] Полки соединились в 20 верстах от Тулы и вышли к реке Вороньей.

Болотников выбрал удобное место для своей пехоты. Она стояла вдоль берегов топкой речки, укрепив свои позиции завалами из деревьев, что затрудняло подход к ним конницы Скопина. Несколько дней царские войска пытались выбить мятежников из-за завалов. Наконец князь Скопин приказал обойти врага с тыла. Маневр оказался удачным: «воровских людей от речки отбили и за речку Воронью во многих местах… перешли и воровских людей учали топтать до города до Тулы»[254].

Конница Скопина во главе с молодым командиром гнала болотниковцев до самого города, а человек десять самых отчаянных всадников даже ворвались вслед за убегающими в город. Однако приказа брать Тулу штурмом не было, и уцелевшие смельчаки отошли за город. Разбитые мятежники «утекоша в Тулу».

Первое выступление молодого боярина в качестве главнокомандующего прошло успешно. Он в очередной раз на деле доказал: его назначения на высокие посты — не дань принадлежности к роду Шуйских, а его собственная заслуга. Крепко и стойко держался и весь его полк. Единство в войске, как известно, во многом зависит от авторитета командира, что создается на войне не знатностью и родом, а исключительно талантом и мужеством.

Болотников приказал укрыться в Туле, надеясь отсидеться здесь так же, как и в Калуге. Тульский кремль, построенный в первой половине XVI века, был гораздо мощнее Калужского острога, имел каменные и дубовые стены. К тому же естественной преградой для нападающих была река Упа, на левом берегу которой и располагалась крепость. В конце столетия в Туле было уже три линии укреплений: к каменному кремлю примыкала деревянно-земляная стена посада, а к ней — земляной город, именовавшийся «Завитым». В это время в Туле проживало около трех тысяч человек, в основном занимавшихся ремеслом и торговлей. Были среди них и оружейники — примерно в это время и зарождалась знаменитая тульская оружейная промышленность.

Однако силы царских войск на этот раз намного превосходили восставших. Источники называют численность войск: 20 тысяч болотниковцев и 100 тысяч в войске Шуйского. Правда, по мнению военных историков, это совершенно не сообразуется ни с возможностями крепости вместить такое количество обороняющихся, ни с возможностями Шуйского набрать столь многочисленное войско[255]. Но даже сильно преувеличенные, цифры эти отражают, видимо, реальное соотношение сил.

С первых дней июля 1607 года началось «тульское сидение». Чтобы из города никто не смог выйти, воеводы расположили свои полки по главным дорогам. Скопин-Шуйский стоял со своим полком на Крапивенской дороге. Наряд укрыли за турами на Каширской дороге, близ реки Упы. Царь во главе государева полка встал в трех верстах от Тулы.

Обороной Тулы командовал сам Болотников. В подчинении у него находился его бывший господин князь Андрей Телятевский. Засел вместе с ними в осаду и «царевич» Петр, которого летописцы именовали «вором Петрушкой», — такая вот компания из беглого холопа, родовитого князя и самозваного царевича. Вряд ли она могла бы образоваться в иное время, но Смута являла ярчайшие примеры изменчивости человеческих судеб, на которых, как заметил философ, «и можно было познать различие между победой и поражением, между честью и бесчестием»[256].