Госпожа отеля «Ритц» - Мелани Бенджамин

Клоду – Бланш уверена в этом! – даже не снилось, что Фрэнк Мейер передает закодированные сообщения двойным агентам. Он так и не понял, что однажды ночью Бланш включила свет на кухне, чтобы помочь бомбардировщикам союзников обнаружить цель – доки на окраине Парижа.

Клод ничего не знает. Он ничего не видит, ни о чем не думает – кроме своего проклятого обожаемого «Ритца».

Схема работает прекрасно, и Бланш возбуждена – кто не испытывает удовольствия от виртуозной лжи? Она твердо решила не показывать мужу, что разочарована в нем. Бланш в восторге от того, что может быть полезной; в восторге от того, что может навредить нацистам – навредить серьезно, а не просто пнуть их по яйцам. Теперь в «Ритце» она снова может казаться беззаботной, снова может играть в карты со Спатзи и Шанель, не испытывая искушения запустить в него стаканом или обозвать ее тощей сукой и нацистской подстилкой. Она даже шутит с фон Штюльпнагелем – насколько возможно шутить с этой нудной свиньей. Они постоянно спорят о том, кто из его офицеров первым подхватит сифилис, потому что, по мнению Штюльпнагеля, все французские проститутки больны.

У Бланш все еще есть фавориты среди солдат, стоящих в карауле, хотя она скучает по Фридриху, который, как и большинство немецких мальчиков, был отправлен на русский фронт. Немцы, которые теперь служат в «Ритце», старше и угрюмее. В них легче видеть нацистов, а не людей.

Теперь Бланш может сидеть рядом с этими серо-зелеными мундирами в кафе, скромно потягивая кофе и смеясь над их глупыми шутками.

Ведь каждый раз, когда она получает букет фиалок, у нее появляется возможность нанести еще один удар.

Страдает ли она от того, что Клод так легко поддается обману, что он так охотно верит в самое худшее в ней? Смогут ли они исправить это, когда война закончится?

В любом случае, сейчас некогда думать о спасении брака. В этом Бланш убеждается все больше и больше.

Весна 1944 года

– Месье Аузелло! Месье Аузелло! – Без вежливого стука в дверь молодой коридорный, который поступил на службу в «Ритц» всего пару недель назад, врывается в кабинет директора. Этот юноша вызывает у Клода подозрения: у него нет рекомендаций, кажется, нет семьи, о его прошлом ничего не известно. Но Клод все равно нанял его. Мальчик молодой, крепкий и неглупый, а в Париже таких сейчас мало. Большинство молодых людей призваны на службу или отправлены в трудовые лагеря, чтобы делать оружие для немцев (нацисты не доверяют коренным французам, и это единственная причина, по которой их не посылают на фронт).

– Что?

– Генерал фон Штюльпнагель требует вас немедленно!

– Зачем?

– Он не сказал.

Вздохнув, Клод откладывает бумаги и отправляется в другое крыло, кивая охранникам, стоящим в дверях с пистолетами в кобуре. Впрочем, они не обращают на него внимания. В конце концов, господин Аузелло – практически один из них.

Фон Штюльпнагель в последнее время стал еще более непредсказуемым; он то и дело отдает гневные приказы провести облаву на гражданских лиц и расстрелять их в отместку за акты Сопротивления.

Сотня гражданских за одного-двух паршивых немцев. Как ни странно, это просочилось в сознание парижан, даже в их разговоры. Как данность, новая реальность, с которой приходится мириться. Всем французам грозит опасность стать нечувствительными к окружающим ужасам. Вот что делает оккупация – она изматывает вас, пока вы не принимаете зло. Пока вы не перестаете распознавать его. Не то что с ним бороться.

Но порой фон Штюльпнагель бывает общительным, дружелюбным; приглашает Клода в свой кабинет, чтобы угостить бренди. Как будто они и правда приятели. В такие моменты его можно принять за человека.

Пока не начинается очередная облава на мирных жителей.

В последние месяцы Клод старается, насколько это возможно, избегать Штюльпнагеля. Но сейчас его вызвали. Ничего не поделаешь…

Если только это не ошибка. Когда Клод входит в кабинет нациста, фон Штюльпнагель смотрит на него в замешательстве.

– Нет, я не вызывал вас, господин Аузелло, – говорит немец, и Клод замечает, что сегодня он «господин Аузелло», а не «Клод, друг мой». Важное наблюдение. Нужно быть настороже.

По столу фон Штюльпнагеля разбросаны бумаги, и Клоду стоит больших усилий не взглянуть на них, не проверить, есть ли в них имена людей, которых он знает, возможно, даже любит.

– Прошу меня простить! – Клод с поклоном поворачивается, чтобы уйти.

– Подожди. Уж раз ты здесь, Аузелло. Мой чай остыл.

Ага. Теперь он просто «Аузелло».

– Сейчас кто-нибудь принесет вам другой чайник, – говорит Клод с лучезарной профессиональной улыбкой.

– Раз уж ты здесь, то можешь сделать это сам.

Клод напрягается; это не его работа, и Штюльпнагелю это известно. Сейчас нацист слишком самодовольно улыбается, слишком пристально смотрит на него, словно надеясь, что тот начнет спорить. Но Клод говорит себе: не серди его. Не заставляй никого из них злиться. Если они будут счастливы здесь, в этих величественных стенах, возможно, сегодня они расстреляют меньше мирных граждан.

Бывали моменты – такие, как сейчас, – когда Клод удивлялся, что до сих пор остается человеком: носит одежду, имеет тело с костями и мышцами. Ведь чувствовал он себя гремучей жидкой смесью ярости и беспомощности. Клетки и молекулы – как они могут сохранять свою структуру, когда такое зло наполняет мир, наполняет «Ритц», отравляя все вокруг?

Когда немцы уйдут, клянется Клод, он собственноручно вычистит это место от пола до потолка; если понадобится, обработает его хлоркой. Он убедит Марию-Луизу заново оклеить отель обоями, купить новые ковры и половики. Заменить все: хрусталь, фарфор, белье, даже канделябры, которыми она так гордится. Он сделает все что угодно, лишь бы избавиться от воспоминаний об этих мерзких людях.

И от воспоминаний о том, как кланялся им, исполняя свою работу. Клод знает, что будет продолжать кланяться им в ближайшие дни, недели, месяцы, годы…

– Конечно, господин Штюльпнагель. – Клод берет холодный серебряный чайник с таким видом, будто это большая честь, и уходит.

Возвращаясь в свой кабинет, он ищет молодого человека, который вызвал его, но мальчик исчез. Однако Клод видит жену, сидящую в вестибюле крыла, выходящего на улицу Камбон, и читающую газету – чего она обычно не делает. В его мозгу начинает звучать незнакомая мелодия; его охватывают предчувствия, подозрения. Особенно когда при виде мужа Бланш бросает газету и кивает кому-то в другом конце вестибюля.

Кивает тому самому молодому коридорному, который, завидев Клода, краснеет и убегает, как испуганный заяц.

Клод передает чайник другому коридорному, возвращается в свой кабинет, принимает две таблетки антацида и ждет.

Долго ждать ему не приходится.