Госпожа отеля «Ритц» - Мелани Бенджамин

Никто из них не может знать, что с далекого берега надвигается начало конца – точнее, как сказал кто-то, живущий по ту сторону Ла-Манша, «конец начала».

Там снаряжаются военные корабли, летчики садятся в бомбардировщики.

Готовятся ступить на французскую землю. Впервые с 1940 года.

Июнь 1944 года

Союзники прибыли! Американцы уже в пути! «Янки идут! Янки идут!» – напевает Бланш про себя, и ее сердце переполняет восторг. Скоро они будут здесь. Все в Париже готовятся к этому, молятся об этом, дышат этим.

Немцы тоже это знают; они стали еще опаснее и подозрительнее, как загнанное в угол животное. Все больше мирных граждан расстреливают в отместку за дерзкие акты сопротивления. Все больше грузовиков со скрипом останавливается перед домами; в их кузов запихивают заспанных людей. Теперь не только евреев бесцеремонно вытаскивают из постелей, чтобы увезти в неизвестном направлении. Но в парижанах теплилась искра надежды – и сейчас она разгорелась вновь. Они ходят быстрее и решительнее, часто улыбаются, осмеливаются напевать «Марсельезу», отваживаются собираться на улицах, чтобы передавать слухи. Хорошие слухи – не о смерти, а об освобождении. Парижане понимают, как сильно им не хватало свободы все эти долгие, пропитанные страхом годы. Годы, прошедшие с июня 1940-го.

Кошмар начался ровно четыре года назад.

Но скоро он закончится. Янки уже приближаются! Они должны приближаться. Союзники высадились на побережье Нормандии шестого июня. Сегодня десятое. Бланш хочется праздновать, ликовать.

Клод, конечно, более осторожен. Он всегда был таким.

– Бланшетт, мы не должны спешить с выводами. Союзники на нашей земле, это верно. Но на их месте я бы обошел Париж стороной и отправился прямиком в Германию. Видишь ли, Париж им не по пути. Им придется тратить драгоценный бензин, не говоря уже о людях и боеприпасах, чтобы освободить его. Их истинная цель – Берлин!

– Ты спятил, Хло! – Кажется, она не называла его так целую вечность. Когда окружающий мир становится мрачным и опасным, домашние прозвища кажутся неуместными. – Американцы идут! Конечно, они освободят Париж. Это будет символично! Сигнал для всего мира: проклятые нацисты побеждены. Все кончено!

– Да, символично. – Клод выглядит обеспокоенным; он трет нос указательным пальцем. Бланш впервые замечает, что его волосы поредели, на висках появилась седина, а рот обрамляют морщины. Ну и пусть! Он стал старше. На четыре года. На целую жизнь.

Наверное, она тоже… но сегодня Бланш не хочет слишком пристально рассматривать себя в зеркале. Сейчас не время подводить итоги, делать выводы, оценивать потери. Это можно будет сделать позже. Сейчас надо праздновать, а не скорбеть.

– Символично… – задумчиво продолжает Клод. – И нацисты, возможно, захотят уничтожить этот город-символ. Если союзники не доберутся сюда первыми. Подумай, Бланш, как это будет эффектно. Если немцы взорвут Эйфелеву башню, Триумфальную арку, Лувр. Оставят город в руинах, чтобы союзникам нечего было освобождать. Думаю, Гитлер вполне способен на такое.

– Ой, Хло! – Бланш не позволит мужу испортить ей настроение. Она уже давно не чувствовала себя такой счастливой. – Я не дам тебе испортить этот день! Я собираюсь отпраздновать высадку союзников в «Максиме». Ты пойдешь со мной?

– «Максим»? – Он хмурится. – Бланш, ты серьезно? Ты же знаешь, что там штаб-квартира нацистов! Там слишком опасно.

– И как же там может быть опаснее, чем здесь? В конце концов, «Ритц» тоже их штаб-квартира.

– Просто может… Напыщенный старина Клод! Ты все еще не можешь допустить, чтобы кто-то нелестно отозвался о твоем драгоценном «Ритце»? – Она целует мужа в щеку, чтобы он не рассердился. – Шампанское и икра! Я уже целую вечность не ела икры и собираюсь сделать это сегодня; даже если для этого потребуются все мои продовольственные талоны и женские чары. Я хочу повеселиться, черт возьми! Я это заслужила. Мы все это заслужили. Ты со мной или нет?

– Нет. – Он чопорно качает головой. – У меня много работы. Ведь, несмотря на твое ликование, немцы все еще здесь. И они стали еще требовательнее. Будь осторожна, Бланш, пожалуйста. Обещаешь?

– Ах ты, старый зануда! – Она снова целует его в щеку. – Впрочем, ты и в молодости был занудой. Тогда я найду… кого-нибудь.

– Только не Лили! – предупреждает Клод. Бланш признает, он был… галантен с Лили и Лоренцо, но с тех пор прошли недели. И Клод снова испытывает неприязнь к ее подруге, которая так легко развращает Бланш. Она ведь так легко поддается дурному влиянию.

Пару раз, охваченная нежностью к мужу, Бланш чувствовала искушение рассказать ему, чем они с Лили занимались на самом деле. Но подавляла это желание, решив, что теперь они поменялись ролями. И она должна защищать его.

Когда-то она хотела наказать своего мужа. Теперь – возможно, потому что телефон звонит гораздо реже, – она знает, что должна защищать его. Чтобы, когда все это закончится, у их брака наконец-то появился шанс на спасение. В тот день, когда он спас Лили и Лоренцо, она дала себе слово. И должна его сдержать.

Поэтому Бланш улыбается, мило и послушно, как хорошая французская жена.

– Конечно нет, Клод. Я же обещала, что не буду видеться с ней.

– Хорошо. Найди кого-нибудь другого, кого-нибудь подходящего. Или, может, останешься здесь? – Клод пристально смотрит на нее; надежда смягчает его строгий взгляд.

Бланш вдруг понимает – головокружительное открытие! – что Клод знает об обещании, которое она себе дала. Наверное, поэтому они и стали так хорошо относиться друг к другу, проявлять столько заботы и внимания. Порой он становится застенчивым в ее присутствии; она прилагает все больше усилий, чтобы понравиться ему: делает красивые прически, не проводит много времени в баре. В их отношениях сохранилась легкая настороженность, но это лучше подозрительности и разочарований, которые разделяли Аузелло раньше.

– Я найду кого-нибудь подходящего.

Бланш начинает одеваться. Вытаскивает шелковую блузку, которую не надевала несколько месяцев; пытается найти пару чулок без стрелок, но это невозможно, поэтому она делает то, что делают все женщины Парижа последние несколько лет – рисует карандашом для бровей линию на голой ноге. Достав из глубины шкафа наименее изношенные туфли, внимательно осматривает их. Несмотря на дырку, которую сапожник «Ритца» попытался заклеить, это ее самая презентабельная обувь. Единственная пара без деревянных подошв. Она испортила все свои туфли, надевая их на задания, скитаясь в них по городу. Теперь она ничем не отличается от остальных парижан. Вся кожа досталась немцам, так что горожанам приходится довольствоваться деревянными подошвами. Их глухой стук смешивается со стальным звоном нацистских сапог, так что иногда у Бланш гудит в ушах. Несмотря на испуганное молчаливое согласие, поселившееся на улицах и в домах, Париж все еще довольно шумный город. Но это совсем другой шум; после оккупации изменился даже он.