На линии огня - Семён Михайлович Борзунов

ваших-то сколько? — спрашивает он и долго-долго молча смотрит на огонь.

— Придет, — с грустинкой в голосе тянет Федя. — Придет…

КРУТОВЫ

Минометчик Владимир Крутов шел в штаб батальона. Хотя уже на исходе был сентябрь, день стоял солнечный и жаркий. Душно и пыльно было на дорогах. И какая-то гнетущая, зловещая тишина: ни выстрела, ни гула моторов. Владимир шел задумчивый и сосредоточенный. Поднялся на высоту, перерезанную грейдерной дорогой. На ней располагались бронебойщики. Длинные стволы противотанковых ружей направлены в сторону противника. Вдруг Владимир резко остановился — его внимание привлекла темно-синяя шестигранная фуражка. Такую его отец носил. Владимир невольно отступил назад, чтобы заглянуть в лицо бронебойщику. Он и есть — отец! От радости бешено застучало сердце, кровь ударила в лицо, закружилась голова…

— Папа?! — громко позвал он.

Иван Николаевич вздрогнул от неожиданно прозвучавшего голоса. Он быстро поднял глаза и увидел перед собой сына. Словно невидимая сила выбросила его из окопа. Они крепко обнялись…

— Володя! Сын! — радостно произнес отец.

…Случилось это в дни ожесточенных боев у волжской твердыни, в Сталинграде, в котором родились, жили и работали Крутовы. Здесь знакомы им каждая улица, каждый дом, каждая аллейка.

Еще в годы гражданской войны с оружием в руках защищал эти места Иван Николаевич от белогвардейцев и иностранных наемников. Советская власть сделала их родной город цветущим. Обеспеченной и счастливой жизнью зажили все советские люди и семья Крутовых. А тут война. Пламя ее окутало Сталинград.

— Дело серьезное, — прощаясь с семьей, сказал Иван Николаевич. — Но я твердо верю, что враг будет уничтожен. Все люди поднялись на священную борьбу. А это грозная сила.

Иван Николаевич ушел на фронт. Владимир, семнадцатилетний юноша, комсомолец, заменил его на заводе. Как и отец, он дневал и ночевал в цехе, выполнял две нормы — за отца и за себя.

Вскоре завод эвакуировали в тыл.

— Теперь и мое место на фронте, рядом с отцом, — гордо заявил матери Владимир…

* * *

И вот отец и сын лежат в одном окопе, за одним противотанковым ружьем. По приказу командования их свели в один расчет.

Вражеские полчища рвались к городу. Круглые сутки грохотала артиллерийская канонада. Били залпами минометные батареи, непрерывно трещали пулеметы и зенитные установки. Все поле было изрыто воронками от бомб и снарядов. Земля горела в огне. Больно было видеть все это Крутовым. Каждый, кто защищал тогда священную волжскую землю, понимал, что здесь решается судьба Родины.

В кровопролитных боях с отборной фашистской армией советские воины показали образцы стойкости, самоотверженности и героизма. Простой окоп — два-три квадратных метра. Но это родная земля… И пока в этом окопе был хоть один советский воин, он оставался для гитлеровцев неприступным. Обычный городской дом сопротивлялся врагу намного дольше, чем иные европейские столицы. Знаменитый «дом Павлова» выдержал, например, двухмесячную непрерывную вражескую осаду, но не сдался. В боях за этот дом враг понес больше потерь, чем при взятии столицы Франции — Парижа. Нередко одна часть здания находилась в наших руках, другая — в руках противника.

В те дни мир измерял боевые дела сталинградцев не только количеством убитых ими гитлеровцев или уничтоженных танков, но и количеством дней, которые фашисты теряли на Волге.

* * *

«За Волгой для нас места нет!» — эти слова стали девизом каждого советского солдата, офицера и генерала. Они были законом и для Крутовых.

И вот настал час, которого так долго ждали Крутовы, обороняя крохотный кусочек родной земли, — час нашего великого наступления. Оглушительный грохот артиллерии нарушил предрассветную тишину. Сотни советских орудий и минометов били по врагу. Вокруг все гудело и раскалывалось.

С рассветом поднялись в атаку пехотинцы. То там, то здесь вспыхивали ожесточенные схватки… Вот гитлеровцы подбросили свежие силы и стали поливать свинцом нашу пехоту. Наступление подразделения было приостановлено. Создалось критическое положение. Командир поставил Крутовым задачу: выдвинуться вперед и уничтожить вражеские огневые точки на высоте. Это надо было сделать во что бы то ни стало, любой ценой.

…Иван Николаевич полз впереди, таща за собой бронебойку. Владимир следовал за отцом с автоматом. Плотно прижимаясь к земле, пробирались они к высоте с фланга. Вот уже отчетливо стало видно, как строчили вражеские пулеметы. Крутовы сделали несколько выстрелов, и пулеметы замолкли. По убегающим гитлеровцам Владимир открыл огонь из своего автомата.

— Молодец; сын! Так их, так!.. — одобрительно приговаривал отец.

Снова поднялась в атаку пехота. Иван Николаевич и Владимир шли вместе с наступающими, стреляли по врагу, расчищая путь пехоте. Слава об отважных патриотах прогремела всюду. О Крутовых заговорили не только в полку, но и далеко за его пределами.

Однажды, чуть только забрезжил рассвет, к позициям бронебойщиков подкатила легковая автомашина.

— Кто тут Крутовы? — раздался голос.

Иван Николаевич и Владимир откликнулись, вылезли из окопа.

— Садитесь в машину. Генерал вызывает, — сказал им адъютант.

…Генерал пристально поглядел на Крутовых и крепко пожал им руки.

— Молодцы! Настоящие патриоты родного города, своей отчизны! — И приколол к их гимнастеркам высокую награду Родины — по ордену Красной Звезды, а Владимиру к тому же прикрепил еще и гвардейский значок, сняв его со своего кителя.

— Я… оправдаю это, — взволнованно ответил Владимир. — Буду бить фашистов, бить…

— Бить до тех пор, пока землю свою не освободим от этой нечисти, — добавил Иван Николаевич…

И слово свое Крутовы сдержали. Отец и сын побывали у стен рейхстага и расписались на стенах мрачного здания: «Мы — Крутовы!»

ЦВЕТЫ И КРОВЬ

Конец лета, а солнце жжет нестерпимо. Но может быть, это только кажется, потому что я иду по дороге своей молодости, по той самой, которая была дорогой войны. Ведь и тогда, в сорок втором, так же пекло солнце. Неужели здесь, под Воронежем, вокруг были окопы, траншеи, дзоты? Неужели не всегда над безбрежной желтизной созревших хлебов простиралась ослепляющая голубизна неба? А как тихо… Очень тихо!

Шепчут колосья… И чем больше я вслушиваюсь в их приглушенные шорохи, тем беспощаднее возникают в моей памяти дни войны. Тем явственнее вспоминаю себя — молодого политрука, крещенного железом и кровью 22 июня 1941 года, вспоминаю пулеметчика Мурзу Хабибулина, погибшего в боях за мой родной Воронеж…

Лето 1942 года. Синее, рассветное небо закрыла пелена рыжей пыли. От жажды сухо во рту. Мурза колеблется: «Выпью остаток воды, а потом? Нет, надо оставить. Как будет сладко на привале! А скоро ли он? Вон ребята совсем устали. Еще бы, сколько идем!.. Закрою глаза, чудится, будто иду я из самого детства, иду от Волги, от своего дома. И кажется, что