Первое правило диверсанта - Роман Белоцерковец

Но мысль тут же заработала, словно хорошо смазанный часовой механизм. Я отстранил Монаха, сорвал на кейсе предохранительные клапаны и поднял крышку. Столб обжигающе-холодного пара на несколько секунд ослепил меня.

Я знал, что найду внутри, и поэтому нисколько не удивился ни блеску металла, ни изморози, лежащей на рабочей поверхности инструмента.

— Как этим пользоваться? — спросил Монах.

— Я же не спрашиваю, откуда вы это взяли, — ответил я.

Он только мотнул головой. Я и сам знал, где помещался раньше кейс с метаболическим модулятором. Там же, где Монах меня нашел. Рядом с моей «капсулой времени» — названной так дураком ассистентом за неимением фантазии.

Я вставил руку в ледяную крагу, сенсорные зажимы моментально сработали на мою ДНК и плотно обхватили кисть. Я зарядил в приемник одну из двух оставшихся ампул и вышел в коридор.

Андрей лежал на разобранной постели, разметавшись в бреду. Выглядел он плохо, у него сильно поднялась температура. Мелкая дрожь пробегала по телу. Он замерзал и непроизвольно пытался натянуть на себя несуществующее одеяло. Уже тогда я знал, что укол сыворотки не прошедшему предварительной подготовки человеку может стать фатальным, однако выбора у меня не было. Тянуть дальше — лишить Андрея последней возможности. Я надеялся на его крепкую конституцию, богатырское здоровье, молодость и ту составляющую, что обычно отделяет скучного покойника от забавного дегенерата.

— Сними повязку, — приказал я Монаху. Он ловко срезал ножом бинты, обнажив страшную рану с торчащими наружу костями и сухожилиями.

— Ремень, — коротко сказал я. Монах снял портупею и отошел в сторону, давая мне простор для действий.

Приблизившись к кровати, приложил облаченные в хром костяшки кисти к плечу Андрея и резко сжал кулак. Полый стилет врезался в мясо, пропуская сквозь себя живительную смесь. Вены распрямились, кости соприкоснулись рваными краями и срослись прямо на глазах, плоть мягко обернула их и через минуту образовалась свежая, прозрачная розовая кожа. Андрей забился в конвульсиях, выгнулся дугой и заскрипел челюстями, кроша зубную эмаль. Если это не убьет его прямо сейчас, то у него появится шанс.

— Как же так, как же так, как… как… — беспомощно лепетал Монах глядя на чудо исцеления и пытаясь прижать тело Андрея к кровати.

Возможно, на короткое время я стал для него кем-то вроде бога. Пока он пребывал в метафизическом трансе, борясь с только недавно безвольным телом нашего друга, я перезарядил инъектор и впрыснул себе в ногу, прямо через штанину, содержимое второй, последней ампулы. Изначально их было двенадцать штук, заряженных в окружающий инъектор барабан — десять штук бесследно исчезли, и, куда именно, разбираться было некогда, поскольку меня накрыло.

Я зажмурился.

Сознание закрутилось огненным вихрем: сначала перед глазами начали мелькать какие-то яркие-яркие картинки, похожие на широкие свежие мазки краски или на фосфены, только более насыщенные цветом и резко очерченные. В голове зазвучали обрывки ничего не значащих, но до боли знакомых фраз, сопровождаемые неприятным фоном из тысячи нудных колокольчиков, звенящих на разные лады, будто поблизости кто-то неумеючи играл на миниатюрном карильоне. Звук становился то тише, то громче, то поднимался до верхней нотной строки, то ударял в басы.

Открыл глаза.

Мир раскачивался передо мной, будто я смотрел на него с борта утлой лодки в трехбалльный шторм. Я инстинктивно расставил руки, чтобы ухватиться за весельные уключины и не вывалиться за борт в самую пучину, но внезапно все встало на свои места. Море успокоилось, и вместо шаткого дна лодки ощутил под ногами пол, на котором вполне твердо стоял. Вскоре исчезли и назойливые голоса, смолкли и колокольчики, уступив место тонкому, на уровне слышимости, писку. Я склонил голову и попытался вытрясти его, как воду из ушей. Но не проходящий навязчивый писк не самое страшное, что случилось со мной.

Кое-что похуже ожидало впереди.

Я не говорю о боли. Хотя больно очень было. Ее можно вытерпеть, и я вытерпел — почти. Только упал на колени, скинул с руки инъектор, и плотно стиснул виски ладонями, пытаясь не дать себе закричать.

Все тот же злой гений, который до того самозабвенно изводил меня нудной игрой на поганых колокольчиках, одним точным движением, прямо через кисти рук, вогнал в голову железный прут и стал медленно его вращать; сначала по часовой стрелке, потом против. Все тело от кончиков пальцев ног до макушки бросило в жар, точно вся кровь разом вскипела или через темечко залили под завязку ядреной перцовой настойки, после жар отпустил, и прямо под ребра протиснулись чьи-то ледяные руки и попытались разорвать грудную клетку изнутри. Затем вновь обдало кипятком, и в каждый нервный отросток вонзилось по оголенному проводу под высоким напряжением…

Опрокинулся на спину. После инъекции всегда случается эпилептический припадок. Я вспомнил это и вскипел пеной.

Успел только закусить пропитанный потом воротник куртки и почувствовать на языке солоноватый привкус крови или все того же пота и…

…отключился.

Некоторое время я словно пуховое птичье перо кружился в темноте, еще хоть как-то осознавая себя, но скоро прекратилось и мое безвольное парение. Все прекратилось. Ни осталось ничего, кроме полного, ничем не нарушаемого покоя. Больше волноваться было не о чем. Я просто растворился, как и не был вовсе.

НИКОГДА.

ПУХ. ПРОСТО ПАДАЛ ПУХ. С ВЫСОКИХ ЗЕЛЕНЫХ ДЕРЕВЬЕВ. МЕДЛЕННО, И, КАК ВОДИТСЯ, НЕОТВРАТИМО. ПОЭЗИЯ! МАТЬ ЕЕ РАСТАК!

Я не говорю о боли — боль можно вытерпеть. Даже самую сильную боль можно вытерпеть, нужно просто на время стать ею и перестать осознавать — как ток крови, как движение ресниц, как дыхание.

Просто впускай ее в себя и выпускай.

Дыши.

Как обычно.

Просто дыши.

Но что делать с бардаком в голове?

Прошло несколько часов после инъекции.

Андрей выдержал, я не ошибся на его счет, он оказался крепким парнем. Андрей пришел на короткое время в себя, попросил воды, напился и погрузился в глубокий спокойный сон уставшего после тяжелого физического труда человека. Монах устроился рядом с ним, постелив себе на полу возле кровати, готовый в любую минуту подняться и оказать, если понадобится, первую помощь. Это было излишней предосторожностью, я объяснил Монаху, но похоже, он просто хотел оставить меня одного. Признаться того же хотел и я сам. Оказаться в его обществе — значило оказаться в ловушке, создать которую способно только нежелание двух людей не только общаться между собой, но и просто видеть друг друга. Мы все остро нуждались в одиночестве и шли навстречу этому желанию.

Я сидел на кухне и пытался разобраться со своими мыслями. Они накрыли меня с головой, не давая продыху. Я словно блуждал в знакомом доме с погашенным светом. Вроде все узнаваемо, но наталкиваешься на острые углы, предметы мебели и собственное непонимание происходящего.